Антон Якименко - Прикрой, атакую! В атаке — «Меч»

— Скучаешь?.. Переживаешь… — говорит Ленька. — Полетов нет, так и делать нечего?

— Будешь скучать, — отвечаю, — хороший комбат раздобыл бы ружьишко, организовал бы охоту. Но ведь это хороший…

— Есть ружьишко, — улыбается Ленька, — только патронов маловато: три штуки.

— Ничего, — говорю, — для хорошего охотника и этого хватит. Давай, если не пошутил.

— Сейчас привезут, — говорит командир батальона и берет телефонную трубку.

Проходит десять минут, и ружье у меня в руках.

— Походи, горе-охотник, подыши свежим воздухом, — благожелательно улыбается Ленька, — убей время и ноги.

Не спеша иду по летному полю. А куда торопиться, в теплом комбинезоне, унтах все равно далеко не уйдешь. Выйду к леску, поброжу по кустам, по полю. Какая охота, просто так погуляю. Вот у нас в деревне была охота. Без ружья зайчишек ловили. Делали в саду волчьи ямы и ловили. Однажды попалось сразу три зайца. Вот радости было! Прыгнул я в яму, а зверушки вокруг меня — не даются в руки, и все. Нагнулся, хотел схватить одного, а он увернулся и — прямо мне на спину. Прыжок со спины, и он на свободе. Не успели мы глазом моргнуть, а яма уже пустая. Вот смеялись!

Ружье было только у Гриши — моего приятеля и однофамильца. Двенадцатилетний парнишка стрелял не хуже родного батьки. Как там сейчас, в деревне? Цела ли она? Не сожгли ли ее фашисты? Деревенька Володарск не очень большая, но и не маленькая, около ста дворов. Через нее протекает речушка Кальчик и проходит дорога, идущая в Мариуполь. Посредине деревни — школа. Вместе со всей страной росла моя деревня, росла и школа. Сначала была начальной, потом семилетней, перед войной стала средней. В школе я вступил в пионеры, в школе стал комсомольцем…

Будь ты проклят, косой! Из-под ног вылетает огромный заяц, пулей несется к кустам. Стреляю. Где там попасть! — все получилось так неожиданно, что я не успел ни подготовиться, ни прицелиться. Короче, патронов осталось два, и мне надо быть наготове: зайцы по одному не водятся.

Стою, затаившись. Ветер доносит шум недалекого леса. Проходит минута, вторая. Нет, зайчишек не видно. Извлекаю из ружья стреляную гильзу, убираю ее в карман — может еще пригодиться, — вместо нее вставляю новый патрон. Потихоньку иду.

День склоняется к вечеру. Интересно, какая завтра будет погода? Жаль, не узнаешь — надо мной висят облака. А если бы небо очистилось, можно узнать. Есть примета: солнце уходит за чистый, безоблачный горизонт — погода будет хорошей. Об этой примете я узнал еще в авиашколе.

Между прочим, об авиашколе я даже не думал. Не мечтал, как другие, быть летчиком. Окончив семь классов, работал в колхозе, затем поступил в мариупольский техникум. Учился уже на третьем курсе, когда меня однажды пригласили в горком комсомола. Вместе с секретарем за столом сидел незнакомый военный. Обращаясь ко мне, спросил:

— Хотите стать летчиком?

Вопрос был неожиданным. В это время я был секретарем комсомольской организации факультета и считал, что меня пригласили по комсомольским делам. Подумав, ответил:

— Я хочу быть металлургом.

— Это не важно, — сказал секретарь, — ты комсомолец и должен быть там, где тебе скажут.

Я молча пожал плечами: раз так, то нечего, дескать, и спрашивать. Решайте. Посылайте. Кивнув на меня, военный спросил:

— Как он учится?

Я учился всегда отлично. И в школе, и здесь, в техникуме. Обычно, кто знает и любит родной язык, литературу, историю, тот, как правило, с трудом познает математику, физику, химию. Мне давалось легко и то, и другое.

— Неплохо, — сказал секретарь и уточнил: — Даже, можно сказать, хорошо.

Военный повернулся ко мне, строго глянул прямо в глаза и приказал:

— Сегодня в 18.00 быть в поликлинике, на медицинской комиссии.

Так я стал курсантом II школы пилотов имени Пролетариата Донбасса в Луганске. Это было в 1934 году.

В авиашколе мне тоже все давалось легко — и теория, и летная практика. После двадцати провозных полетов на самолете У-2 инструктор представил меня командиру звена на проверку.

— Все делаешь сам, — сказал мне Павел Глущенко, — меня в самолете нет.

Действительно, я все делал сам, и Глущенко ни разу не поправил меня. А после полета спросил:

— Ты раньше нигде не летал?

— Нет. Даже не думал.

— Ты знаешь, — сказал командир звена, — не верю, так все хорошо получается.

Черт бы тебя побрал, разбойник! Словно камень из пращи, заяц метнулся мимо меня, вздыбил снежную пыль и исчез раньше, чем громыхнуло ружье. От рощи вернулось лишь эхо. «Походи… Подыши… Убей ноги и время», — улыбался, вручая ружье, комбат. Теперь пощады не жди, засмеет Ленька, проходу не даст.