Николай Ильюхов - Партизанское движение в Приморьи. 1918—1922 гг.

Через 2—3 недели жажда работы гонит нас из тайги в деревню. Выходим. Крестьяне, взятые «на мушку», ноют, ропщут: «все ушли, не знаем, что творится, что делать»… Белые остались на железнодорожных станциях вместе с интервентами, да в Казанке стоят две роты. Добыли газеты. Есть добрые вести из Европы. Американское «Ай доблью доблью» [13]будит рабочие массы. Даже в Японии бузят рабочие под музыку опустевшего желудка (рисовые беспорядки). Успехи Красной армии. Горизонт проясняется.

Прежде всего мы решили обойти деревни, не занятые врагом. Ильюхов и Гоголев направились с группой бойцов в окрестные села. Здесь созываем митинги. Крестьяне идут, хотя с оглядкой. Дали там информацию, приободрили; население повеселело. Белые быстро узнали, что «эти два бандита» опять начинают мутить только что «успокоенное» крестьянство. Только что мы кончили митинг в Бархатной, как кавалеристы оцепили деревню. Сломя голову мчатся по деревне с криком, бранью. Шныряют по домам, подпольям, амбарам. Тщетно… Как под шапкой-невидимкой или на ковре-самолете мы скрылись и через пару часов устраиваем летучку в школе в Хмельницкой, в полутора верстах от Бархатной. Крестьяне просят беречься: «а то вас хуже, чем Попова, будут мучить». Опять у всех готовность бороться. Партизаны работают на покосе, на поле, в деревню заглядывают редко. Косит, а винтовка и патроны тут же под скошенной травой: попробуй, возьми… «Собачий ящик» (так прозвали белые Серебряную и Бровничи, где мы обретались по выходе из тайги) не дает нашим врагам покоя. Рыщут, норовят поймать нас. Но все тщетно.

В конце августа пришел к нам в Серебряную т. Лазо. Он все бродил из района в район, один по тайге. Заплечный брезентовый ранец, длинная выделанная под вид трости палка. Ноги и лицо опухли от болезни почек, но это не удерживает Сергея; он только 3 дня пробыл у Сенкевича в госпитале. Рассказывает, что больных уже немного, выздоравливают. Ранец у Сергея — это походная канцелярия и обоз главкома. Тут объемистая тетрадь-дневник с подробной записью событий. Груда карт-двухверсток Приморской области. Красным пунктиром нанесены тропы, зимовьюшки; по ним он и колесит по тайге. Бинокль, компас, часы, планы. Поройтесь еще в ранце — и вы найдете топорик, нож, неприкосновенный запас сухарей «на всякий случай», изолированные от сырости спички, свечку, бересто и прочие необходимейшие для таежного странника вещи. У предусмотрительного Лазо все есть. Пробыл с нами 2—3 дня. О многом говорили: о состоянии партизанских групп, о настроении крестьян, о безобразиях кулаков, о притеснениях. Ругнул нас за излишний риск своими головами. Требовал, чтобы мы не торчали под носом у белых, и партизанам дал наказ гнать нас вечером из деревни, не давать ночевать. Вскоре приехала учительствовать в Гордеевку жена Лазо Ольга. Жила впроголодь. Никто не знает, что это его жена. Встречи за деревней в лесу. Узнают белые — значит не сносить ей головы.

Налаживаем связь с партизанами окружных деревень. Ребята держатся. К белым ушло немного: больше кулацкие сынки да случайно захваченные где-нибудь в плен крестьяне. Вскоре в Серебряную пришла делегация от партизан — казанцев и фроловцев; просят Ильюхова и Гоголева-Титова перейти к ним в группу. Перебираемся. Встречи с крестьянами в фанзах, в сопках. В Казанке белых две роты. Те мужики, кому грозит арест, живут на полях, в деревню не идут. До́ма старые да малые. На положении скитальцев Петрок-Тринцук, Косницкие, Колесниковы и другие. Собираемся, толкуем. Мужики в один голос орут: «Нападайте на колчаков. Чего нос повесили? Ну, пусть жгут дома, земля останется, сплетем землянку — березы много». Опять решительный тон и непреклонность.

Бандитизм и борьба с ним. — Устройство зимних баз в тайге. — Экспроприация кулаков и перебежчиков. — Партизаны помогают семьям забастовщиков.

Тяжелый период, наступивший вслед за нашим поражением, когда не стало всеми признанного руководящего центра и органов, охранявших революционный порядок, а на поверхности появляются то там, то сям одиночки и группы мародеров, даже из среды бывших партизан. Они свивают себе гнездо там, где не осталось ни руководителей ни партизан, усвоивших революционную дисциплину, которым имя бойца революционных рядов было дорого.

Такими глухими камышами, где появились выводки бандитизма, были селения Владимиро-Александровка и Унаши. Здесь и до партизанства были такие семейки, как братья Дубоделы Иван и Митрофан в Унашах, братья Беляевы, Валовик: они и раньше бывали мастерами легкой наживы, а теперь, когда в мутной воде можно было половить рыбку, около этих мест и лиц приютились сорные элементы, которые не прочь нажиться за счет «ближнего». Такими оказались Козлов — из сучанских рабочих, что был некоторое время фельдшером в сучанском отряде (тогда он показал себя энергичным и смелым парнем), а также пресловутый учитель из Краснополья Астахов. Эта милая компания начала собирать «контрибуцию» с зажиточных русских и корейских крестьян, попросту говоря — грабить посредством вымогательств и угроз. Под Сергеевкой некий Ермаков со своей группой тоже успел прощупать карманы корейцев и бывшего лесника Руденко, жителя Фроловки. Обидно и больно было смотреть на это новое зло. Крестьяне сами бессильны что-либо сделать, они без оружия. А «работу» негодяев нужно решительно пресечь. Подбираем толковых стойких ребят из казанцев и сучанских шахтеров. Лыбзик Федя, Воронков Кеша, Бут, бывший член стачкома, еще пара-другая бойцов, — и айда по деревням. Кой-кого увидели. Прибрали к рукам, заявив, что, если еще будут продолжать, то дело кончится расстрелом. Немножко стихло. Вдруг прорывается новая беда. Шайки китайских хунхузов совершают очередное осеннее «турнэ» по Приморью. Здесь в тайге корейцы и китайцы сеют по нескольку десятин маку и выделывают из него опиум — этот запретный плод, дорогой, но все же весьма распространенный в Китае и Приморьи. Даже среди русских крестьян много опиекурильщиков. Есть специальные дома-курильни, где наркоманы прокуриваются в пух и прах. Так вот с таких-то «плантаторов», сеяльщиков мака, хунхузы и собирают периодически дань деньгами, причем отказ от уплаты сопровождается невероятным по своей жестокости вымогательством. Нам, пишущим об этом, пришлось в погоне за хунхузами быть у одного пострадавшего корейца около деревни Новицкой. Несчастного хунхузы подвешивали на проволоку за шею, били и наконец, раскалив докрасна лопату, приложили ее к спине и к месту пониже, чтоб бедняга не мог ни сесть ни лечь. Скоробленная кожа потрескалась, из ран сочилась кровь. Наполовину сошедший с ума от мучительных ожогов, несчастный просил пристрелить его. Рыщем по тайге. Отогнали. А тут еще и ходу мало: за каждым шагом следят колчаковцы. Шпики развелись почти в каждой деревне. Сергеевцы жалуются на баптиста Татуйку и кулака Антона Козлова; есть и другие. В Казанке усердствуют во-всю мельник Курковский, Поляков, Ковалевы, Гнатюк и еще кое-кто. Созываем совещание с фроловцами. Сходили к сергеевцам. Ребята вопят: «Надо что-то делать со шпионами, домой хоть глаз не кажи, — сейчас же в штаб сообщают». Решено расстрелять нескольких, известных деревням по своим шпионским делам, — решает общее собрание сельских групп партизан. Гоголев и Ильюхов подробно знакомятся с обвинением. Некоторых отправили «на лоно авраамово». Астахов, который изнасиловал учительницу, а другую (Эмир-Пожарскую), защищавшуюся, застрелил, приговорен к смертной казни. Приговор приведен в исполнение. Козлов убит в перестрелке своей же шайкой при дележе добычи.