Даниил Коцюбинский - Распутин. Жизнь. Смерть. Тайна

«Вот ты, [Бадма 3,]лекарственник, всяку хворь лечить умеешь. А можешь ты сделать таку хворь, штоб тобой человек болен?» Он не понял. Ну, пришлось ему растолковать. «Надо мне, – говорю, – штоб Мама все обо мне печаль носила. Штоб в кажном шаге обо мне мыслю имела. И окромя меня штоб никто ей не мог настоящего дать покоя и веселья».

Задумался Бадма… и грит потом: «Сие большим шарлатанством почитается, одначе есть такое. Вот, – грит, – она от твоего послуху не уходит?»

«Аж ни Боже мой! – говорю, – как дитя малое меня слушает и почитает, только это ежели я к ей часто наведываюсь. А ежели надолго отлучиться, так оно и тово… страшновато». – «Ну вот, – грит, – дам я тебе несколько платков шелковых… ну, пузырек тоже. Тебе ежели отлучиться надо, ты ей платочек дай, сперва не боле 4-х капель вспрысни и скажи: „Ежели, мол, тебе кака докука али печаль, мой платочек повяжь… так, штоб на виски замест кампрессу. Пройдет головка – спрячь, да штобы в темноте“. Такой платочек месяца на три хватит. Ну а ежели в отлучке, так ей другой пришли… попомни».

«А секрет с сим платочком такой, што повяжешь им голову, будто туман какой, тошно пьянеешь. Ну, так то приятно и легко… и будто слабость кака и ко сну клонит… И уже ни за што от яго не отвыкнешь».

А как я ей сказал, што повязываясь, то так мое имя поминать должна и обо мне думать, то уже, конешно, она верила, што сия сила от меня, Григория, исходит… Вот.

Боле 5 лет сими платками я Ее и Ево (Николая II и Александру Федоровну. — Д. К., И. Л. ) тешил.

Многое дохтур знает, а о многом и понятиев не имеет. Што, откуль и почему у Маленького (Маленький, Солнышко – наследник престола Алексей Николаевич. – Д. К., И. Л. ) така незадача. Чуть где царапина (ежели, скажем, булавкой ткнул, што у всякого три капли, три кровиночки выйдет, а у него ручьями хлынет). Такая болезть бывает редко. Одначе случается и в деревнях. У кликуш. А лечим ее так, што заговором зовут. Одначе «заговоры» – одно дело пустое. И в них только бабы верут. И то скоро понимают, што тут обман. А действовать, одначе, можно. И хоча я и сам в этом деле кое-што понимал, ну а больше меня Бадма научил. Клопушка али Бадма человек очень даже полезный. Только к яму надо умеючи подойти. Дело в том, что такие, у которых так кровь бьет, очень они люди нервные, тревожные, и штобы кровь унять, надо их успокоить. А это я умел. Одначе надо еще и лекарство, и это он мне дал. Это такие маленькие подушечки (в пятак величиной), а на их белый крест вылит. И ежели сильно кровоточит, на больное место положь – и все тут. Средствие это верное, только яго клади с оглядкой, от яго большая слабость.

Этим он меня снабдил, ну а я Маме дал. Научил, как класть. А в подушечке – так я ей пояснил, моя молитва вшита. Вот.

А главное, всегда говорил я Маме: «Помни, все с верой и моим именем». Вот.

Кто сердцем искренне верит в Бога, тот и в черта верит. И как ни хитри, ни лукавь, а черт бок о бок ходит с Господом Богом. Вот.

Мама не токмо верит в Бога, а вся ее чистая душа в этой вере живет, и потому ее спугнуть так же жалко, как неоперившегося птенчика. И наши святители сие знают. И часто неразумно ее пугают, смущают ея покой.

Было это давно. Мама сидела с Маленьким на руках в саду у себя; ан вдруг большой черный орел над ея головой пронесся, да так близко, что Мама почувствовала, будто на нее ветром подуло от взмаха его крыльев. Мама вскрикнула…

А когда ввечеру спросила у свово духовника – был тогда Феофанушка 4, – что сие обозначает? То он сказал: «Надо молиться, ибо черный орел – вестник смерти; надо молитвой отбить сию страшную весть».

Уже к ночи с Мамой такой был припадок, што ея профессор Боткин 5сказал, что трудно поручиться за нее. Она билась, как подстреленная чайка, и все шептала: «За мной, это за мной прилетал он!» Ночью вызвала меня Аннушка 6. Когда я пришел к ей, то думал, што уже запоздал – такое у ей было страшное лицо. Гляжу на Аннушку и спросить боюсь. Только чувствую в душе своей, что Мама жива. Ея дух всегда со мной… Думал иное: не потеряла ль она разума? А Аннушка чуть шепчет: «Иди, иди скорее. Доктора в тревоге. Папа в ужасе…»

Вошли. Всех выслал. Положил руку на голову. Уснула и, засыпая, чтой-то шептала, да мне не понять. Спрашиваю у Аннушки: «Чем она?» Говорит: «Спрашивает у тебя: к жизни, к смерти этот сон?» Стал гладить ее и говорить ей такое веселое, такое хорошее, что у ее лицо, как у младенца, заулыбалось. Заснула. Проспала часа два. Велел Зати 7принести ея питье, когда выпила, спрашиваю: «Откуль такое? Кто и как напугал?»