Лев Лурье - Ленинградский фронт

Мама вернулась. Немцев не было еще у нас в деревне, но Вырицу уже захватили. Мы и все жители ушли в лес. Летали самолеты, слышны были выстрелы. Мама надеялась, что мы эвакуируемся, но мы не успели. Немцы пришли в деревню. Они ловили у нас кур, забирали все, что только можно. Разрыли ямы, где мы прятали вещи. Я помню, что мама, когда разрыли яму, хотела посуду оставить, это было ее приданое. Она просила немца, но тот сказал «нет» и ударил маму по животу. Она упала, у нее потекла кровь, потом она, опираясь на меня, ушла в дом.

Немцы ушли дальше, оставили нас без всего. Деньги были, но на них ничего нельзя было купить. Нам очень хотелось через линию фронта перейти, но не смогли, мама опять заболела. Жилось нам очень голодно, запасов никаких не было. Мы с сестрой пошли просить милостыню в соседнюю деревню, откуда наш папа родом. Нам женщины дали мешок картошки. Иногда мне давали хлеб, я все приносила домой.

Бабкина Галина

В 1941-м, когда немцы наступали, нас эвакуировали из деревни в Ильменские болота. Там раньше давались покосы для скота. Было жарко очень. Детей везли на лошадях, а взрослые шли рядом. Приехали. Собрались набрать в озере воды, вскипятить. Развели костры. И вдруг началась бомбежка. Налетели самолеты, как начали бомбить! Стали прятать детей. Бомбили так, что я до сих пор боюсь, когда гром гремит. Волосы шевелятся, вся дрожу. Молний не боюсь, а грома не выношу. После этой бомбежки повезли нас обратно, потому что мосты на Новгород разбомбили. И мы жили уже под немцами, в оккупации.

Однажды к нам в деревню пришла еврейская семья из Питера: девочки Галя и Жанна и их бабушка Катя, уже пожилая женщина. Они жили у Смольного, в хорошей квартире. Гале было 6 лет, а Жанне 3 года. Галя была беленькая, а Жанна рыжеватая. Они в Луге отдыхали, а тут война. Пошли на Новгород, осенью были у нас. Они знали уже, что немцы евреев расстреливают, хотели спрятаться. Моя мама их приютила. Вещей у них практически не было, только то, что на них. Они у нас в доме прятались всю зиму 1941–1942 годов. И мама всегда нам говорила: «Никому ничего не рассказывайте. Меньше знаешь — легче жить». Весной они пошли в сторону Старой Руссы, наверное, боялись оставаться, потому что летом дети будут бегать — кто-нибудь может донести. Когда мы провожали их, плакали. Они уходили, оставили мне ленинградский адрес: «Если будем живы, приходите к нам после войны». И я у них была в 1952 году. Они все остались живы! Значит, их не выдали, спасли. Вот такие русские люди! А в нашем селе повесили двух партизан и не разрешали снимать. Там мухи кружились. Это детское впечатление на всю жизнь осталось. Когда немцы отступали, мы в землянках прятались. У нас никого не угнали в Германию.

Бабкина Галина

Дадоченко Антонина

Виселиц я нагляделась в Пушкине достаточно. Когда мы сидели в подвале Лицея, моя мать очень не любила меня выпускать. А мы, дети, выбегали. К ноябрю уже на каждом углу на фонарных столбах мы видели повешенных: и мужчин, и женщин. На улице Революции на столбе висел мужчина с табличкой «я вор», на Московской — женщина, вся обвешанная баранками. На одном столбе висел парень молодой, на нем — трафарет «я вор». А через садик от нас висел мужчина с табличкой «я мародер». Вот так.

Перед ноябрьскими праздниками нас всех выгнали из подвала на площадь у дворца, выстроили в каре, заставили поставить перед собой вещи. Немцы подходили к нашим вещам и копались. А что могло быть у беженцев? У нашей семьи взяли пиленый сахар. Мы еще не голодали, не знали, что это такое. Когда немецкий солдат взял кусочки сахара, я, конечно, была сражена.

На следующий день нас под конвоем повели пешком в Гатчину по старой Красносельской дороге, впереди колонны — двое военных и один сзади. Привели в лагерь на улице Хохлова, загнали туда, даже не переписывали никого. Потом нашу семью перебросили на территорию «Заготзерна». Там поместилась воинская немецкая часть, а мать должна была обслуживать немцев. Место было полузакрытое. Русских туда практически не пускали. Мать заставляли мыть полы, стирать эти сраные подштанники немецкие. Носки штопать. А нас с братом заставляли набирать из колодца по 30 бадеек воды и таскать в конюшню. В саму конюшню нас не пускали. Там у них были лошади, а мы считались вспомогательной силой по обслуживанию этих лошадей. Таскали им сено.

Из еды немцы нам ничего не давали, ни кусочка хлеба. Голодали мы страшно. Первым спасением стали поля петрушки за конторой «Заготзерна». Когда сошел снег, все население рванулось выкапывать эту петрушку. Ходила и я. Варили ее чанами и ели. Потом стали собирать лебеду, крапиву.