Лев Лурье - Ленинградский фронт

Устиновский Юрий

Проблем с топливом у нас не было, да и вообще не было перебоев со снабжением: и боеприпасами, и необходимыми авиационными двигателями для замены или ремонта. Наш полк состоял из 27 боевых самолетов. Это три девятки. Если ставилась задача полку, значит, предстояло нанесение бомбового удара по какому-то объекту очень важного значения. Если была менее важная задача, то она поручалась эскадрилье из 9 самолетов. Наиболее впечатляющие вылеты, сохранившиеся в моей памяти, — это на Толмачевский мост. Он очень вредил нашим войсковым подразделениям, потому что через него происходило основное немецкое снабжение. Но его настолько трудно было разбить! Мы потратили очень много сил и средств. Не помогли даже специальные 250-килограммовые мостовые бомбы. Мост этот был специфичный, потому что его ферма находилась под железнодорожным полотном и попасть в нее было очень трудно. Эпизод с подрывом моста в истории авиации Ленинградского фронта толкуется двояко. Но я точно знаю, что наш экипаж накрыл Толмачевский мост в тот момент, когда на него вышел боевой эшелон. Мы попали и по эшелону, и по мосту. Мы привезли фотодокументы, потому что при любом бомбометании проводился фотоконтроль.

Второй значительный случай был летом 1944 года, когда Финляндия выходила из войны. Тогда эскадрилья майора Кузьменко и штурмана Манина с пикирования разбила финские шлюзы. Они затопили определенную территорию, и войска сразу смогли прорвать там наступление. Эти экипажи были представлены к правительственным наградам. В частности, майор Кузьменко и штурман Манин за выполнение операции получили звание Героев Советского Союза.

В 1944 году, когда уже была окончательно снята блокада Ленинграда и наши войска погнали немцев на запад, мы перебазировались из Левашово на аэродром в Сиверскую. Раньше мы немецкую технику видели только в воздухе, а тут увидели их самолеты в разбитых ангарах. Мы свои самолеты старались держать в идеальном состоянии. Они были вычищены, подкрашены, блестели. А от брошенной немецкой техники у нас осталось тяжелое впечатление, потому что самолеты были грязные, обгоревшие, запущенные. В таком состоянии, видимо, они и эксплуатировались.

Второе, что бросилось в глаза в Сиверской: у нас рядом с самолетом рыли землянку, в которой жил экипаж, а у немцев возле каждой машины стоял на салазках индивидуальный домик. В нем была печечка, так что если холодно, можно было ее затопить и ожидать вылета.

Когда мы сели в Сиверской, тыловые части, так называемые отдельные батальоны аэродромного обслуживания, немножко от нас отстали. А вылеты начальство требовало. И нам пришлось использовать немецкий бензин, он подошел к нашим двигателям. Нас просто поразило его качество. Он был намного лучше нашего этилированного бензина. И еще, нам пришлось использовать немецкие боеприпасы. У них каждая бомба находилась в ящике. Бомбы были точеные, наточка выполнена на токарных станках.

И немецкие продукты нас поразили. Например, хлеб был укупорен в целлофановые оболочки, и на нем стояла дата, к примеру, 1940 год. То есть эти продукты были заготовлены еще до войны и использовались немцами уже в 1944-м.

На тараны наши летчики шли редко. Это был вынужденный героический поступок, когда самолет был подбит, уже горел, летел над немецкой территорией, так что выпрыгивать из него значило — попасть в плен, и командир принимал решение идти на таран танковой или войсковой колонны. В нашем полку был такой случай.

Иногда летчики получали задание свободно охотиться — при этом один самолет летал в каком-нибудь районе, на усмотрение пилота. Его очень часто поджидали истребители и атаковали. Самолет мог отбиваться: с задней полусферы стрелял стрелок-радист, с верхней полусферы — штурман, у которого был пулемет, а с передней полусферы отбивался сам летчик из двух пулеметов, которые находились в носу самолета. Я сейчас не помню фамилию летчика, но он пошел на лобовую атаку немецкого истребителя и сбил его из своих пулеметов. Наши люди не уступали нигде и никогда. Выполняли свой долг так, как им это удавалось.

В марте 1944-го началось резкое потепление, и весенняя распутица быстро превратилась в наводнение. Советские войска продвигались с огромным трудом, и Ставка решила остановить наступление.

После освобождения Ленинграда от блокады в соседней Финляндии даже самым воинственным политикам стало ясно, что война проиграна. В феврале 1944 года начались мирные переговоры с Москвой, которые очень скоро зашли в тупик. Финский парламент не был согласен с требованиями Сталина: