Ночь была безоблачной, спокойной и холодной. Прибывающая луна только вошла в первую четверть и не появлялась на небе до рассвета. Только маяк и огни русских кораблей освещали темные воды. Вскоре после полуночи адмирал Старк, проводивший в это время совещание со своим штабом в каюте на борту «Петропавловска», услышал снаружи взрыв. Звук пришел со стороны «Ретвизана», другого броненосца, находящегося на расстоянии менее одного километра. Поскольку матросы этого корабля весь день заряжали торпеды, Старк в первый момент подумал, что произошла случайная детонация. Только когда один за другим быстро прогремели еще два взрыва, адмирал понял, что его флот подвергся нападению {498} .
Нападение совершили миноносцы японского флота. За два дня до этого, когда Токио разорвал отношения с Россией, две флотилии под командованием вице-адмирала Хэйхатиро Того вышли из базы Сасебо на южном острове Кюсю. Одна из них проследовала в аванпорт Сеула — Чемульпо (сегодня известный как Инчхон), где она вывела из строя пришвартованные там русские корабли, и обеспечила для себя контроль над морским подступом к корейской столице [58]. Более крупные силы отправились к Ляодунскому полуострову, где сигнальная станция Порт-Артура и прожектора русских кораблей существенно облегчили плавание. Двумя ударами японская флотилия выпустила 19 торпед, три из которых попали в цель, повредив броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада» {499} .
Николай узнал о нападении, вернувшись домой из оперы. Когда царь вошел в Зимний дворец, фельдъегерь вручил ему расшифрованную телеграмму:
Всеподданнейше доношу Вашему Императорскому Величеству, что около полуночи с 26-го на 27-е января японские миноносцы произвели внезапную минную атаку на эскадру, стоявшую на внешнем рейде крепости Порт-Артур. Причем броненосцы «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсер «Паллада» получили пробоины — степень их серьезности выясняется. Подробности представлю Вашему Императорскому Величеству дополнительно. Генерал-адъютант Алексеев {500} .
В тот вечер перед отходом ко сну император изложил содержание телеграммы в своем дневнике, добавив: «Это без объявления войны» {501} .
Многие историки сравнивали неожиданную атаку японцев на Порт-Артур с налетом на американскую базу Перл-Харбор 37 лет спустя [59]. Но недоверие и нежелание признать свершившийся факт, с которыми Николай встретил начало войны, еще более сопоставимы с реакцией Сталина на вторжение Гитлера в Советский Союз в том же 1941 г. И все же столкновение царской России и Японии существенно отличалось от американской и советской реакции на вступление последней во Вторую мировую войну. Если не считать первоначальных проявлений патриотического пыла, в 1904 г. русская публика не поддержала маньчжурскую кампанию. Морис Бонпар, в то время французский посол в Петербурге, вспоминал:
Никогда не была война столь непопулярна, как она была в России с самого начала… Люди не понимали ни ее причин, ни целей… Разумеется, армия выполняла свой долг, но только по долгу службы и без малейшего энтузиазма… Что касается народа, который должен был отдать на войну более миллиона своих сыновей, он погрузился в глубокую депрессию в результате необъяснимого конфликта, который еще более усугублялся неспособностью императора объяснить, для чего нужны их жертвы {502} .
Физический ущерб, нанесенный ночным нападением на русскую морскую базу, был скромным. Ни одно судно не было потоплено, человеческие потери были минимальны {503} . Но психологический ущерб был огромен, и царская армия так и не смогла полностью восстановить свой боевой дух. На протяжении всего конфликта японцы удерживали инициативу. Атаки на Порт-Артур и Чемульпо обеспечили адмиралу Того контроль над северо-восточной частью Тихого океана, что позволило японской армии высадить войска на материк. Русским попыткам сопротивления мешало неэффективное командование, удрученное состояние солдат и трудности со снабжением. Менее чем через год и Корея, и Ляодунский полуостров оказались в руках японцев, русский Балтийский флот был потоплен в Цусимском проливе, а царские войска в Маньчжурии потерпели унизительное поражение. В то же время плохие новости с фронта вели к серьезным волнениям внутри страны, угрожая самому существованию династии Романовых. К 1905 г. русские мечты о своем азиатском предназначении превратились в кошмар военного поражения и революции {504} .
В конце 1890-х гг., в первые годы правления Николая II, положение России на Дальнем Востоке казалось незыблемым. В отличие от западной границы, где ей приходилось обороняться, на Тихом океане власть Петербурга казалась властью будущего. Китай только что объединился с ним в оборонительном союзе — это была многообещающая мощная комбинация двух великих евразийских монархий. Некоторые, например князь Ухтомский, даже фантазировали о возрождении империи Чингисхана, где царь из династии Романовых будет законным наследником монголов. Британию и Японию — две единственные страны, которые могли обуздать царские притязания в Азии, — немедленно заставили замолчать. Министр финансов Сергей Витте строил амбициозные планы превращения тихоокеанских владений царя в витрину предпринимательства и процветания. Как внутри страны, так и за границей многие говорили о русском Дальнем Востоке как о второй Калифорнии. В то время как Витте мыслил только в терминах pénétration pacifique — доминирования посредством менее насильственных методов современного капитализма, в умах других мелькали видения быстрой славы и легких аннексий в Азии. Вновь стали актуальны призывы Пржевальского к конкистадорскому империализму. Лишь немногие, как генерал Куропаткин, смотрели на Восток с беспокойством, а не с предвкушением. В первой половине этой книги мы рассмотрели идеологии империи, вдохновленные обращением России к Востоку. А то, как Петербург сначала обрел популярность, а потом впал в немилость на Тихом океане в течение девяти лет, с 1895 по 1904 г., — это тема следующих глав.
Читать дальше