Михаил Шевердин - Осквернители (Тени пустыни - 1)

- Надо уходить, - сказал дервиш, когда Сулейман вернулся.

- Он лежит в каморке. Ручаюсь своей бородой, он закается теперь бегать за жандармами.

В голосе Сулеймана звучали жесткие нотки.

- Когда этот проклятый Басир вел жандармов сюда, чтобы схватить вас, они встретили муллу, и тот им рассказал, что Гульсун сделалась сигэ дервиша. А жандармы и искали дервиша. А тут подвернулся старикашка... муж Гульсун... Они и приняли старикашку за вас. Но они приедут на пост и сразу же, при первом допросе, поймут, что ошиблись. Не та дичь.

- Дичь?

- Старикашка попал, потому что безухий. Искали-то безухого. Дичь настоящая вы, а не старик.

В свою очередь дервиш спросил:

- Сулейман, а ты знаешь, кто был тот... араб?

Сулейман недоумевающе пожал плечами:

- Тут много арабов из Сеистана... Тут, в Хорасане, много живет арабов. Они кочуют по краю пустыни Дешт-и-Лут. Много их. Бегают как жуки...

- Он не араб... Он... самый страшный, самый свирепый... Если бы только он знал, что я тут стою за столбом...

Шарканье ног у порога не дало дервишу договорить.

В каморку ввалился теймуриец. Он с нескрываемым интересом посмотрел на дервиша.

- Ага, вон ты кто!

- Спрашиваю тебя: ты поведешь меня через Немексор? - резко спросил дервиш.

- Значит... вон кого ищут уже два дня.

- Ну!

- Конечно, поведу. Такого нельзя не повести... А дурак безухий аробщик попался по глупости. Двадцать лет с тех пор прошло, как отрубили ему уши за воровство, а умнее не стал. Идем!

Когда они быстро шли, прячась за стеной постоялого двора, к ним выскочила растрепанная Гульсун.

- Уходишь! Убегаешь! Нет, иди забери своего подкидыша. Я дала обет, я купила голубя, я отпустила его на волю в благодарность за освобождение от этого слюнявого безухого. Я возжгла светильник для святой Ага Биби Сакинэ, что избавилась от папашиной опеки... А ты убегаешь, о мой муж! Не уходи!

Она валялась у него в ногах, хватала за полы одежды.

- Нет, на что мне девчонка? Жандармы вернутся. Девчонка навлечет на меня гибель. О я несчастная!.. Я рву договор, я не сигэ тебе больше.

Дервиш сгреб в охапку молодую женщину и так сжал, что она застонала.

- Молчи, дура! Ты еще узнаешь меня...

Он тут же разжал объятия, и она, обессиленная, растерянная, прислонилась к шершавой глиняной стене.

- Сиди смирно... Принесла в приданое одни толстые ляжки и рассуждаешь еще. Храни девочку. - Музаффар говорил строго, но глаза его смеялись. Бедная Гульсун, однако, не понимала шуток. - За тобой приедут и отвезут тебя и твоих детей в Долину Роз... Жди!

- К тебе? - закатив глаза, проворковала Гульсун. - О, я вытатуирую петуха на своем языке для счастья!.. О... Я боюсь за тебя, мой желанный, в ужасном беспокойстве шептала она сама себе. - Ты приехал в субботу, недобрая примета, тебе надо жить у нас в Сиях Кеду до понедельника. Если уедешь сейчас, случится несчастье. Не уезжай!

Она нежно засовывала ему за пазуху халата твердокаменные персидские лепешки - чаппати - и нараспев причитала:

Иди ко мне на ложе,

Ты да я станем вместе петь!

Иди ко мне!..

- Несчастье случится, если я не уеду... - хрипло проговорил дервиш и, нехотя оттолкнув Гульсун от себя, быстро пошел. Тут же он завернул за угол и исчез.

Он так и запомнился ей, огромный, чернобородый, с горящими мечтой глазами безумца. Он снова облачился в свою дервишескую хирку. Высокий, страшный и желанный, он уходил в багровый туман заката. Быть может, она не увидит его долго, быть может, никогда. До ушей молодой женщины долго еще доносился сухой треск ломавшейся под его ногами сухой соляной корки. Гульсун вскрикнула! Как хотела бы она упасть на колени, обнять его босые, побитые, с растрескавшимися ногтями ноги и... целовать их. Она сжала обеими руками высокую свою грудь и с рыданием в голосе пробормотала:

- Он ушел в Хаф... Он пошел через пучину, полную злых дивов, о... муж мой! Я сама своей рукой большой палец себе отрубила.

Гульсун побежала во двор, наполнила глиняный кувшинчик водой, бросила в нее несколько зеленых травинок и, глянув в крошечное зеркальце, вылила воду.

- Теперь он скоро вернется, - с удовлетворением пробормотала она.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

И кто бежит, восклицает: "Аллах!"

И кто гонит, восклицает: "Аллах!"

З е н д ж а н и

Зуфар бежал.

Он бежал, а не шел. Бежал всю ночь до рассвета. Дороги Хорезма покрыты слоем пыли. Пыль светится в темноте. Ковер пыли на дорогах Хорезма мягкий. Тому, кто вынослив и имеет здоровое сердце, легко бежать по дорогам Хорезма свежей ночью, когда на бархате неба горят фонарики звезд и мерцание их выбеливает ленту дороги.