Олег Соколов - Битва двух империй. 1805–1812

29 января 1810 г. в Тюильри был созван так называемый коронный совет, куда были приглашены его братья, находившиеся в Париже, неаполитанский король Мюрат, дядя императора кардинал Феш, министры и председатели ассамблей. Вопрос, который поставил Наполеон своим советникам, касался выбора невесты и предполагал четыре уже перечисленных варианта: русская великая княжна, австрийская эрцгерцогиня, саксонская принцесса или француженка. Речь Наполеона завершалась уверенной фразой: «Только от меня зависит, — смело утверждал император, — указать ту, которая въедет в Париж под триумфальной аркой».

Как и следовало ожидать, мнение совета разделилось. Клан Бонапартов и бывшие деятели революции стояли за русскую великую княжну, клан Богарне склонялся к австрийской эрцгерцогине, только генеральный казначей Лебрен выступал за саксонскую принцессу. Дав всем высказаться, Наполеон объявил, что он подумает, и, поблагодарив совет за ценные предложения, закончил совещание. Тем самым император показал всем, что выбирает он сам, но пока ещё не пришёл к окончательному решению, и, разумеется, никакого отказа ниоткуда не предвидится.

Интересно, что «левые» (бывшие деятели Великой французской революции) стояли за русский брак, в то время как «правые» (представители старой французской аристократии) выступали за австрийский брак. В этом нет ничего удивительного, так как брак с русской великой княжной рассматривался исключительно с точки зрения его внешнеполитических выгод. Никаких ассоциаций с каким-либо направлением во внутренней политике Франции он не вызывал. Напротив, брак с эрцгерцогиней возбуждал воспоминания о Марии-Антуанетте и о Старом порядке. Кроме того, австрийский двор слыл оплотом непримиримого католицизма. Без сомнения, сближение с Австрией означало бы усиление влияния католической церкви, чего категорически не желали бывшие деятели революции. Напротив, ясно, что брак с православной княжной никак бы не способствовал росту значимости католической религии во Франции.

Наполеон с нетерпением ждал новых вестей из Петербурга. Новые депеши от посла пришли вечером 5 февраля в бюро министра иностранных дел. Это были шифрованные рапорты от 15 и 21 января. К ним была приложена записка, написанная открытым текстом.

Утром следующего дня документы были на столе императора. Коленкур оптимистично заявлял, что дела движутся неплохо, но, к сожалению, Александр должен узнать мнение своей матери, и что эта процедура требует времени. Сам царь, по словам посланника, возмущён промедлениями и всеми силами старается положительно решить этот вопрос. «Если я добьюсь успеха, — говорил он, — уверяю вас, я буду считать, что провёл самые трудные переговоры; потому что приходится сражаться не с разумными доводами, которым можно противопоставить другие доводы, а с женской логикой, притом самой бестолковой… Я не падаю духом, — продолжал он, — ибо верю, что это дело выгодно для всех нас, и то, что для союза это будет ещё одна надёжная связь. Я и так полностью верен союзу, но я счастлив при мысли, что наши преемники продолжат наше дело, и что они будут союзниками вашей династии, подобно тому, как я состою союзником её великого основателя» [11] [11] Цит. по: Vandal A. Napoléon et Alexandre I… t. 2, p. 256. .

Находясь за две с половиной тысячи километров от Петербурга, Наполеон понял всё лучше, чем его посол, пребывающий в российской столице. В тот же день Наполеон приказал разыскать австрийского посла графа Шварценберга, которого немедленно пригласили на охоту. Там состоялся первый разговор, а в шесть вечера в австрийское посольство уже прибыл принц Евгений Богарне. Ему поручалось передать, что император просит руки эрцгерцогини Марии-Луизы, при условии, что посол тотчас же даст согласие и примет обязательства от имени своего монарха. Принц Евгений позже будет рассказывать: «Никогда, наверное, посол не был в таком большом затруднении. Я видел, как он крутился, метался, и на его лбу выступила испарина». Но всё-таки страх принять отрицательное решение, в то время как он знал о воле Меттерниха и, следовательно, о воле своего монарха, пересилил страх ответственности, и Шварценберг дал согласие от имени австрийского императора.

На следующий день состоялся новый коронный совет, где практически все высказались в пользу австрийской эрцгерцогини. На самом деле это был не столько совет, сколько утверждение уже принятого решения, и все высказывающиеся просто-напросто оправдывали вердикт, принятый императором. Тотчас по завершении совета было объявлено о выборе императора, и в Австрию были посланы соответствующие депеши. Одновременно Коленкуру сообщили о том, что он может более не хлопотать о безнадёжном деле.