Николай Шпанов - Ученик чародея (Часть 1-6)

Вилма подозревала горничную Магду в том, что та приставлена к ней матерью Маргаритой. Магда - забитое существо, взятое из лагеря "217" Арвидом Квэпом для работы у него в доме. Когда Квэп куда-то исчез, она появилась в школе и делала самую грязную работу, пока ее не заменили Вилмой. Наблюдая Магду, Вилма пришла к заключению: одного того обстоятельства, что с приходом "штрафной" Вилмы Магда избавилась от тяжелых и унизительных работ, достаточно, чтобы сделать Магду преданной матери Маргарите. Почти все пансионерки поглядывали с опаской на эту сильную крестьянскую девушку со взглядом, всегда опущенным к земле, с написанной на лице неприязнью, которую Магда, казалось, питала ко всем окружающим. Когда однажды Магда заговорила с нею, Вилма не разомкнула губ, боясь провокации. Ее охватил настоящий ужас, когда в присутствии Магды Инга сказала Вилме:

- Сегодня ночью я приду к тебе. Нужно поговорить.

Ночью в каморку, где стояли койки Вилмы и Магды, пришла Инга и, не таясь от Магды, рассказала Вилме о плане побега, выработанном на воле Эрной и ее друзьями. Вилма слушала, словно это ее не касалось. Она боялась Магды. Инга не добилась от нее ни "да", ни "нет" на свою просьбу о помощи. На другой день, улучив момент, Вилма спросила Ингу:

- А Эрна знает, что ты открылась Магде?

- Нет.

- Ты сделала это сама?

- Да.

- Тогда Эрна должна переменить план: Магда нас предаст.

Вилма была уверена: мать Маргарита уже знает от Магды все. Каково же было ее изумление, когда от Эрны пришел приказ: "слушаться Ингу". Но даже доверие старшей сестре не могло убить сомнений Вилмы. Понадобилось в одну из последующих ночей из уст самой Магды услышать историю этой девушки, чтобы понять: она вовсе не тупа и далеко не так забита, как хочет казаться. Далеко не всякая из обучающихся в школе "Эдельвейс" искусству маскировки сумела бы так ловко и так долго носить маску полуидиотки, не разгаданную ни Квэпом, ни хитрой и властной Маргаритой.

- ...Ты понимаешь, - неторопливо шептала Магда в самое ухо притаившейся Вилме, - если бы Квэпа не услали в Россию, я бы его убила, - и заметив, как отпрянула от нее Вилма, повторила: - Да, я бы его зарезала... Очень трудно сделать это, если думаешь, что ты одна, что только тебе невмоготу все это... Но право, еще малость - и я бы его зарезала! Ночью. В постели... И нож был готов. Я наточила его, как бритву...

Вилма молчала, несмотря на то, что ей, как никому другому в этом доме, хотелось говорить. Недаром ее учили в этой же самой школе не доверять никому, не откровенничать ни с кем, не отпускать вожжи сдержанности никогда. Только, если требовали условия конспирации, следовало делать вид, будто доверяешь; откровенничать так, чтобы никто не догадался о том, что ты скрываешь.

Ни одно из этих правил не подходило сейчас. Игра с Магдой была не нужна. И тем не менее Вилма молчала. Слушала и молчали. Магде так и не удалось развязать ей язык.

32. ИЕЗУИТЫ И ИНГА

Епископ Ланцанс был не в духе. У него произошло неприятное объяснение с редактором эмигрантского листка "Перконкруст", отказавшегося выполнить директиву Центрального совета. Редактору предложили опубликовать серию статей, якобы пересказывающих материалы следствия по делу Круминьша, произведенного советскими властями в Латвии. Предполагалось рассказать "перемещенным", как, якобы застигнутые на месте подготовки антисоветской диверсии, Круминьш и Силс были подвергнуты пытке и дали согласие подписать заявление о добровольной явке советским властям. Затем в "Перконкрусте" должны были быть описаны "ужасы" Советской Латвии, где "как каторжными пришлось работать Круминьшу и Силсу. Наконец - последний акт драмы: "предательский арест несчастного Круминьша". Ланцанс был удивлен и раздосадован отказом редактора "участвовать в подобной гнусности". Слово за слово - "этот субъект" договорился до того, что считает свою прежнюю деятельность на ниве эмигрантской журналистики политической ошибкой, покидает пост редактора "Перконкруста" и уезжает. Куда? Это его личное дело! Он никому не обязан отчетом... Вот уж поистине "громовой крест" загорелся в небе над головою епископа! Если редактор займется разоблачениями, то солоно придется всем им - деятелям Центрального совета. Нужно помешать редактору бежать. Хотя бы для этого пришлось... убить!.. Такое решение нисколько не противоречило морали Иисуса. Разумеется, в "Compendium'e"3 Эскобара, в "Medulla"4 Бузенбаума, или в "Нравственной теологии" Лаймана - альфе и омеге иезуитского пробабилизма5 - не содержится прямого указания на дозволенность убийства как такового. "Конституция" "роты" Христовой так же христианна, как статут любого другого католического ордена. Но в том-то и заключается превосходство Ордена, созданного Игнатием Лойолой, над всеми другими отрядами воинствующего католицизма, что в руках ученых толкователей нормы морали стали удобным орудием, вместо того чтобы сковать волю последователей святого Игнатия. Пробабилизм, лежащий в основе чисто талмудического толкования законов теологии и правил человеческого общежития, поставил иезуитов не только выше нетерпимости всех других религий, но и выше ригоризма6 всех других отрядов римско-католической церкви. Искусное пользование тем, что отцы-иезуиты назвали restitutio mentalis - тайной оговоркой и двусмысленностью, позволяет члену ордена, не впадая в грех, совершать такие дела, которые "невежественная толпа", может быть, и примет за преступление, но в которых духовник-иезуит не обнаружит признаков смертного греха. Убивая тех, кто стоял на пути к торжеству Ордена, Ланцанс не боялся бремени греха. Торжество Ордена - это торжество бога, ибо Орден - это папский Рим, папский Рим - это самая церковь, а церковь - это сам бог. Таким образом, вопрос о законности или незаконности убийства редактора, мысленно уже убитого Ланцансом, даже не возникал.