Николай Шпанов - Ученик чародея (Часть 1-6)

- Заблудившиеся. - Но в голосе Грачика, вероятно, будет при этом уже меньше уверенности.

- В трех соснах? - иронически проговорит Кручинин с таким видом, будто Грачик сморозил глупость.

И тогда Грачик, потеряв терпение, крикнет:

- Да, да! И наша обязанность вывести их из этих трех сосен. Показать им дорогу к свету, к счастью, к жизни, к покою в труде, в условиях, гарантирующих им личную неприкосновенность, святость их очага!

Тут Кручинин улыбнется, глаза его наверняка загорятся лаской, одобряющей настойчивость ученика.

- Так ищи же ее, эту дорогу, Грач! Не уставай искать ее для себя и для других, для тех, чьи права и чью безопасность советский народ доверил твоему попечению. Ищи дорогу к истине, Грач...

Грачик поднял спокойный взгляд на растерянное лицо свидетеля:

- Успокойтесь, Силе. Все будет хорошо...

27. СИЛС ГОВОРИТ

- Сколько ей лет, вашей... Инге? - спросил Грачик.

Силс поднял голову и некоторое время непонимающе глядел на Грачика.

- Инге?

- Сколько ей лет и как она попала в число "перемещенных"? - Грачик отложил в сторону перо и захлопнул папку, показывая этим, что официальный разговор окончен и он не собирается ничего записывать.

- Мне было лет... одиннадцать, - в раздумье проговорил Силс. - А Инге... - Он показал рукою на метр от пола и ласково улыбнулся: - Именно такая маленькая...

Из рассказа Силса, не очень складного, но показавшегося Грачику правдивым, он узнал, что дети - жители латышских хуторов - не понимали до конца того, что происходило в стране начиная с осени 1941 года. Конечно, война - это всегда война, но разобраться в понятии "враг" детям было не так-то просто. Одни взрослые называли врагами ворвавшихся в Латвию гитлеровцев; другие шепотом говорили, что главный враг Латвии - свои же айзсарги, третьи считали врагами коммунистов. Что могли тут понять девочки Вилма и Инга? Что могли понять даже такие мальчики, как Круминьш и Силс? Многие дети были хорошим материалом для генералов, епископов и политиканов из "Перконкруста", из "Даугавас ванаги", из "Земниеков". В скаутской организации из податливого детского материала можно было печь любой пирог, угодный завоевателям-нацистам и своим собственным латышским фашистам. В начинку пирога клали обман, клевету, ненависть ко всему, чему присваивали кличку "красный". Красные идеи, красные люди, красная литература, красные товары. Даже машины и хлеб могли быть красными, если они приходили из СССР. Для детей чиновников и кулаков, для купеческих сынков в этом не было ничего нового. Их развитие шло по руслу, закономерному для ульманисовской Латвии. Для детей купцов и чиновников, для детей мелкой буржуазии это было привычным делом, а сыновей городских рабочих и батраков, попадавших подчас под жернова этой мельницы, никто не спрашивал о впечатлениях. Их обламывали силой, без пощады, их обрабатывали, пока не получалось то, что нужно фашистам. Некому было поправить, дело. Детей отгораживали от тайного влияния комсомольских организаций. Если детям не у кого было спросить, что хорошо и что плохо, то они мало-помалу превращались в таких же маленьких фашистов, как их сверстники из чиновничьих и офицерских семей. Кому задашь вопрос, когда родители одних ушли с Советской Армией, отцы других сидят в тюрьме, у третьих угнаны в Германию на военные заводы? Так и шла обработка детей, превращавшихся в юношей. Так шло превращение юношей в молодчиков, вполне пригодных для целей гитлеризма... Ну, а там, когда их повезли в Германию...

Тут Силс поднял сжатый кулак, и в глазах его блеснул огонек такой ненависти, какой Грачик в них еще не замечал. Грачик слушал внимательно, перенесясь мыслью в область, далекую от сухой схемы расследуемого дела, но являющуюся его основой и внутренней сущностью. Он выслушал биографию Инги. Она была сходна с биографией обоих молодых людей и мало отличалась от биографии ее сверстницы и подруги Вилмы Клинт. Разница была в том, что Инга попала в гитлеровскую Германию с родителями, вывезенными для работы на военных заводах, а Вилму прихватили по ошибке, сочтя за сестру Инги. В действительности же Вилма была сиротой: ее вдовый отец - коммунист - умер в лагере, и девочку содержала старшая сестра Эрна, без вести пропавшая в начале войны. После этого Вилму приютили родители Инги. Отец Инги тоже умер в Германии, не дождавшись конца своего рабства. А когда кончилась война, у матери Инги не хватило ума и сил, чтобы преодолеть сопротивление эмигрантских руководителей, мешавших возвращению латышей на родину. Она осталась в Германии и превратилась в "перемещенное лицо". На руках у нее очутились и обе девочки - своя Инга и чужая Вилма. Тысячи таких, как она, мужчин и женщин, - с сыновьями и дочерьми жили в "убежищах", предоставленных им оккупационными властями. Это были бараки бывших гитлеровских концентрационных лагерей, где только выломали третий ярус нар. Кое-где даже не снесли газовые камеры и крематории. Их бетонные кубы так и стояли с дверьми, наскоро перекрещенными досками, словно в ожидании времени, когда понадобятся новым хозяевам. В одном из бараков такого "убежища" окончила свои дни и мать Инги. С тех пор девушки прошли путь, обычный для представительниц их поколения: полумонастырь-полушкола, созданная эмигрантами, со всею антисоветской, антинародной дребеденью, вколачивавшейся в головы учеников; с религиозным туманом, за которым пряталась пропаганда ненависти ко всему здоровому, жизнелюбивому и ясному, что живет в человеке. Следующая ступень - закрытый пансион. И тут с девушками случилось то же, что с тысячами эмигрантских детей из семей чиновников, торговцев, офицеров, - ими овладели иезуиты. Силс мог передать Грачику только то, что знал об этом сам, - внешнюю сторону дела. Но Кручинин не зря тратил время на развитие своего любимца: история католической церкви и в особенности история Общества Иисуса - самого непримиримого и последовательного врага всего передового в мире - была хорошо знакома Грачику. За случаем с двумя латышскими девушками он ясно представил себе общую картину. Если в другие времена и в других странах и обстоятельствах бесплатность обучения в иезуитских школах была лишь одной из приманок, стягивавших туда тысячи учеников, то в условиях нищей, голодающей, лишенной всякой перспективы эмиграции учебные заведения Ордена для многих были единственным прибежищем. Под руководством латыша - иезуита отца Язепа Ланцанса - Орден развил усиленную деятельность по уловлению душ "перемещенных" прибалтов. Руководство Ордена решило использовать смутное время для генеральной битвы протестантизму, традиционно главенствовавшему в Латвии и Эстонии. На личном приеме у генерала Ордена Язепу Ланцансу в случае победы было обещано положение "провинциала Прибалтики". Оно было мифическим, так как в системе Ордена не существовало прибалтийской провинции, где мог бы править иезуитский наместник, но Ланцансу было важно положение в иерархии Ордена. Ради него стоило потрудиться. Отцы-иезуиты были искушенными ловцами душ. Многовековый опыт Ордена учил тому, что надежнейшими путями к сердцам человеческим были снисходительность и благотворение. Исповедальня иезуитов была самым милостивым судилищем для грешников; духовника иезуита верующие католики предпочитали любому другому священнику. Огромные богатства Ордена позволяли ему создать сеть бесплатных приютов, школ, лицеев и университетов. Четыре века активной борьбы за господство католической церкви над миром и за фактическое господство Ордена над католической церковью выработали тончайшую систему воспитания и своеобразной морали наизнанку, не случайно ставшей синонимом гибкости и приспособления. Кажется парадоксальным противоречие между активизацией народных масс, под знаком которой проходит развитие общественных отношений на западе Европы, и успехом такой несовременной, средневековой организации, как Орден Иисуса. Но именно в том и заключается дело, что современный американизм, проникающий в Европу сквозь все щели и лазейки, как якобы "здоровое начало" современности, ничего общего не имеет с прежними представлениями о нем, насажденными литературой пионерского периода. Нынешние признаки этого "обновления" - лицемерная скользкость, жестокость, ненависть человека к человеку - все самое лицемерное, что могло предложить к услугам правящих классов любое учение от религиозного фанатизма на одном полюсе до полного нигилизма на другом. Иезуитизм - возвышенно моралистичен и увертливо практичен на одной стороне листа и цинически аморален на другой. Тут и происходит стык ультрасовременной империалистической системы захватов со змееподобным проникновением отцов иезуитов. Иезуит XX века это вполне модернизированный и вооруженный всеми софизмами современности Тартюф. Вполне логичным было то, что в лице Общества Иисуса оккупационные власти в побежденной стране нашли именно то, что им было нужно для овладения сознанием несчастных прибалтов, закинутых бурей войны на чужбину. Главари новой балтийской эмиграции охотно предоставили отцам-иезуитам дело первоначального воспитания антисоветской подготовки молодых латышей. Инга и Вилма стали жертвами этой системы. Девушек обучали языкам, умению держать себя в любой среде, одеваться под любую общественную прослойку, говорить так, как говорят в разных областях Латвии. Наконец, после курса в пансионе - переход в "высшую", еще более закрытую школу. Девушек не обучали взрывать сооружения и поджигать склады, но зато они обучались обращению с ядами, физическими и моральными. Их натаскивали в подсовывании антисоветской клеветы. Теми, кто плохо учился, завладевало общество "Энергия". Сопротивляться - значило умереть с голода. Хотя Вилму Клинт исключили из школы за неспособность к языкам, ее как хорошую стенографистку взяли в канцелярию Совета, к епископу Ланцансу... Да, да, не куда-нибудь, а именно туда - к святоше Ланцансу, о котором ходила молва, как о любителе красивых молодых женщин.