Александр Андреев - Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады

– В храм божий за деньги пускать, – гвалт, угрожающе загудела толпа.

И в ответ усталый от неудовлетворенной жадности арендарь не выдержал:

– Разве это храм? Идите в наш костел. А хотите идти в вашу схизматскую халупу, платите за это деньги.

Майдан мгновенно взорвался негодующими криками:

– Не смей так про нашу веру говорить! Неслыханное дело творишь. У нас такого кощунства еще не было. Отвори храм, собака, не то издохнешь!

Арендарь мужественно боролся с охватывающим его страхом смерти, но жажда наживы быстро вышла победителем из этой короткой борьбы:

– А ну тихо! Бунтари, хлопы, лайдаки, за эти слова вас пан перевешает, как собак. Забыли панские канчуки?

Майдан хорошо помнил шляхетские плети и арендарь вдруг понял, что перегнул терпеливую палку алчности, оказавшись в плотном, бледно-яростном народном кольце. В толпе раздался его перепуганный истошный крик:

– Я бедный арендарь, что пан скажет – должен делать. Скажет запри – запру, скажет отвори – отворю. Что же мне делать, когда он с меня денег требует?

– А ты ту цену, которую сверх панской накрутил, срежь в пять раз, ты же меры не знаешь, – насмешливо раздалось из толпы. Арендарь попытался рассмотреть зачинщиков, чтобы выдать их на шляхетскую расправу, но везде перед ним колыхались только посполитые праздничные свитки и плахты, из-за которых громче и громче выплескивались все более и более разъяренные голоса. Арендарь очень боялся накатывавшейся на него смерти, но цену за открытие церкви традиционно-жадно не снижал, борясь с душащими его жабами страха и жадности. Из толпы раздалось громко и отчетливо:

– Пока мы живы, не позволим глумиться над верой наших отцов!

Наблюдавшие с удивлением эту сцену путешественники видя, что вот-вот произойдет кровопролитие, заплатили очумелому от жадности арендатору довольно большую сумму и праздничная служба в храме, наконец, началась».

Молодые хлопцы доставали из хатних тайников славные дедовские сабли и уходили за пороги, а обезумевшая от жажды наживы шляхта теснила и теснила уже, казалось полностью обессиленный и обобранный народ на Украине, Польше и Беларуси, повсюду сея зерна ненависти и мятежа. Королята старательно подставляли под кровавый неуправляемый удар народного бунта целые нации и сословия, но им было все равно. Сытый никогда не разумеет голодного и панам было нипочем, что в сумасшедшее-яростном угаре приближавшегося восстания никогда не разобрать кто прав, а кто виноват, а кто ни при чем. По всей Речи Посполитой в раскатывающихся поместных пирах еженочно подымались и стучали наполненные огненным напитком огромные келехи и раздавались истошные голоса: «Век наш крутки – выпьем вудки, жиче наше недлуге – выпьем по другой!» Польскую Корону совершенно заслуженно ожидало кошмарное похмелье, но панам, у которых вот-вот должны были затрещать и загореться подбритые чубы, было все равно.

Своеволие и безнаказанность в лже-республике не знали меры и удержу и терпеть их у народа больше не было сил. Обезумевшее от дармовых злотых панство с размаху выливало кастрюли не понравившегося ему кипящего борща на головы своих ни в чем не повинных крепостных поварих, активно насиловало своих крепостных девушек и женщин, а заступавшихся за них женихов и мужей замордовывало за бунт, не достигших и четырнадцати лет девочек сдавало напрокат в любимые им городские бордели, заставляло хлопов работать в шестикилограммовых железных ошейниках и ему, совсем нешановному панству, было хорошо и уютно. И не слышали совсем не уважаемые никем шляхтичи тихие разговоры детей побитых ими отцов и матерей, эхом катившихся с запада на восток и с севера на юг необъятной и богатейшей страны, где счастья легко могло хватить на всех, даром, и никто бы не остался обиженным:

– После смерти ляхи пойдут в пекло!

– А если им там тесно станет?

– Хватит места на них на всех. Мы им дорогу прочистим.

– Дай бог, чтобы так. Потому что если их там всех не примут, они опять на Украину вернутся и нам всем погано будет.

Летом 1439 года на тайную раду в хмельницкий Субботов из разных украинских местечек съезжались геройские казаки Войска Запорожского. Издалека был виден высокий дом чигиринского сотника, с опоясывающей его верандой, двумя трубами и крышей из гонта. Богдан Хмельницкий пригласил своих товарищей по оружию на крестины только что родившейся дочери Екатерины и радостно встречал побратимов, въезжавших в просторную усадьбу через дубовые, окованные железом ворота-браму. На широком дворе, по краям выстроились амбары и клуни, покрытые хорошо подогнанным тростником. Вокруг дома стояла красивая решетка с резным входом, а сам двор с обязательным колодцем окружал высокий вал с дубовым двойным, заостренным вверху частоколом, перед которым был выкопан глубокий и широкий ров. Чигирин со дня основания являлся пограничным местом, до которого легко докатывались татарские набеги, и дом-крепость в Субботове создавал безопасную возможность переночевать налет как семейству Хмельницких, так и многим и многим посполитым, с удовольствием селившимся вокруг казацкого хутора доброго и отзывчивого на чужую беду хозяина.