Юрий Жук - Претерпевшие до конца. Судьбы царских слуг, оставшихся верными долгу и присяге

И теперь, выйдя из тюрьмы, шаги его, естественно, направились туда, где он оставил Их в последний раз – на Вознесенский проспект, к дому Ипатьева.

Пришёл. Вошёл с другими, тоже стремившимися туда; увидел разгром, хаос, пустоту разрушения; увидел кровь, пули и ещё кровь, и… задумался.

“А сколько привезли вы сюда с собой вещей Государя?” – спросили его.

“Одну дюжину ночных, одну дюжину денных, одну дюжину тельных шёлковых рубашек; три дюжины носков, 200 носовых платков, одну дюжину простынь, две дюжины наволочек, три мохнатых простыни, двенадцать полотенец ярославского холста, четыре рубахи защитных, три кителя, пальто офицерское, пальто солдатского сукна, короткую шубу из романовских овчин, пять пар шаровар, серую накидку, шесть фуражек, шапку зимнюю, семь пар сапог шевровых и хромовых”.

“Куда же это все делось теперь?”

Молчал старик и думал…

“Ничего не знаю, – сказал, наконец, – ничего не знаю, что постигло моего Государя и Его Семью”»… [253]

Оставшись в Екатеринбурге, Т. И. Чемадуров остановился на квартире бывшего Управляющего Екатеринбургским Отделением Волжско-Камского Банка В. П. Аничкова, которому его рекомендовал Слушатель Военной Академии РККА Ротмистр Сотников.

Рассказывая о событиях, происходивших в Екатеринбурге в 1918 году, В. П. Аничков не забудет упомянуть и о бывшем царском слуге, знакомство с которым у него произошло следующим образом:

«Ещё на похоронах жертв большевицкого террора мне указали на высокого человека, одетого в пиджак цвета хаки. Был он в очках, с большой русой бородой. Это оказался камердинер Государя.

Дня через два после праздника ко мне заехал ротмистр Сотников и попросил от имени группы гвардейских офицеров собрать пять тысяч рублей на расходы по поискам Царской семьи, поскольку он уверен, что не только его семья, но и сам Государь живы и находятся в Перми. К сожалению, такой суммы я дать не мог, а вручил всего полторы тысячи рублей, предложив за остальными обратиться к кому-либо из более состоятельных граждан Екатеринбурга.

Вторая просьба Сотникова заключалась в том, чтобы я приютил у себя Чемодурова, потому что он совершенно без средств, и его слишком одолевают газетные репортёры, от которых его надо тщательно оберегать в интересах объективного ведения следствия.

Я охотно согласился на эту просьбу и поместил Чемодурова как раз в ту комнату, в которой весной жил великий князь Сергей Михайлович.

Таким образом, я был вновь волею судьбы приближен к дому Романовых, но на этот раз я имел дело не с живыми членами династии, а лишь с тенями венценосных мертвецов.

Дней через пять я уехал со всей семьёй в Самару. Поэтому очень мало виделся с Чемодуровым, обычно целый день пропадавшим у следователя. Вечерами старик очень осторожно (в первые дни он не верил в уничтожение всей семьи), а затем всё смелее и смелее делился со мной воспоминаниями о жизни Царской семьи как до революции, так и во время ссылки Государя. (…)

За месяц до расстрела Царской семьи Терентий Иванович стал прихварывать и по настоянию самого Государя стал просить комиссара (коменданта. – Ю. Ж. ) временно выпустить его на волю для лечения. Комиссар согласился, но вместо того, чтобы выпустить на волю, заключил в тюремную больницу, откуда впоследствии его перевели в камеру, где помещался граф Илья Леонидович Татищев. (…)

Спасение своё от расстрела Терентий Иванович объяснял чудом. По его словам, был прислан список лиц, подлежащих расстрелу. Список был большой и на одной странице не уместился, отчего фамилия его оказалась написанной на обратной стороне листа. Будто бы по небрежности комиссаров, не перевернувших страницу, когда выкликали заключённых, его не вызвали. Вскоре пришли чехи, и он оказался спасённым. Всё это правдоподобно, но есть и другая версия, сильно меня смущавшая: не был ли Чемодуров в близких отношениях с доктором Деревенко, который, как известно, тоже был выпущен и пользовался большим фавором у большевиков?

Возможно, Чемодуров был ему полезен, давая кое-какие сведения о Царской семье. Когда же вопрос о расстреле был предрешён, дальнейшая слежка стала уже не нужна. Вот и решили спасти старика от расстрела в благодарность за его шпионство.

Но это тягостное обвинение голословно и основано лишь на моих наблюдениях над переменой состояния духа Чемодурова. Мне казалось, что первые два дня он был более подавленным, чем тогда, когда узнал, что расстреляна вся семья и вся прислуга. Мне казалось, что это обстоятельство, за отсутствием свидетелей снимавшее с него все улики, было ему приятно. (…)