Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

И все-таки она хороша — величава и основательна церковь Большого Вознесения у Никитских ворот. Сюда приходили просто ради того, чтобы принести дань памяти Пушкину. Здесь отпевали Ермолову. Со всей Москвы стекались люди, чтоб поклониться ее белому гробу, цветами усыпанному…

Как-то я снова зашел сюда. Попал на утреннюю службу. Шла литургия Преждеосвященных даров. Озоном, слава Богу, не пахло. Пахло ладаном. Храм пережил лихолетье, вернулся.

Особый, московский дух витает над этим местом.

Быть может, только здесь да еще на Красной площади человек, впервые попавший в Москву, с внезапной отчетливостью осознает: да, я в столице России! Величественна и прекрасна Театральная площадь. Как мираж, воплотившийся в камень, высится фасад Большого театра; приземистое, вытянувшееся в длину здание Малого кажется пришельцем из XIX века — да так ведь и есть; расфранченный «Метрополь» словно напоминает с достоинством: и в наше время умели красиво жить. И лишь утюг гостиницы «Москва» до недавнего времени вносил диссонанс в гармонию площади. Но это в прошлом.

Хорошо помню эту площадь в мае сорок пятого года. Победное время! Я тоже тогда одержал свою первую победу, осилив первый класс. Мы вкусили войны, поголодали, нагляделись, как бомбили Москву, напрятались с матерями в подвалах да бомбоубежищах и вместе со взрослыми ликовали в те дни. Вся площадь была запружена людьми — так, что приходилось проталкиваться, а фронтовиков с орденами, медалями хватали и обнимали совершенно случайные люди. Этого я уж никогда не забуду, радость всеобщей была.

Невозможно представить, но еще в семидесятых годах XIX века, по свидетельству Гиляровского, площадь неоспоримо была самым безлюдным местом в Москве. «Полярной тундрой» он ее называл. А все потому, что здесь раз-два в год проводились войсковые парады. Только ради этого, пуще глаза любимого дитяти, городские власти берегли девственность площади. Обер-полицмейстер даже издал указ: «Ввиду соблюдения благоустройства строжайше запретить шляться проституткам Челышевских и Китайских бань по тротуарам и разрешить им хождение только по наружной стороне площади на три шага от каната и только с одной стороны, к Китайской стене выходящей».

И что же тогда являла собою Театральная площадь? О, это было зрелище! Когда сверху, с Дубининской площади, спускались груженые возы и экипажи, поток их с размаху врезался в канатное ограждение площади, раздваивался в объезд направо, мимо Большого театра (тогда было другое здание) и налево — вдоль Китайской стены и красного здания Думы, чтобы потом, на выезде с площади, вновь воссоединиться по направлению к Охотному Ряду. Толчея нелепейшая, невообразимая. Кучера ругаются, извозчики матерятся, а народ, стоя по сторонам, от души забавляется, наблюдая удуманную сумятицу. Что и говорить, истинно по-русски, истинно наше умение: на пустом месте создать проблему.

И что же? В Городской Думе бились лбами, тщась решить эту проблему. Командующий войсками генерал Гильденштубе, как сообщили ему об этом, затопал ногами и приказал донести городскому голове: «В Думе пусть думают, что хотят, а говорить, что не полагается, — не сметь!» И все дела. Десять лет в Думе в раздумье чесали бороды, пока один гласный, ошалелый от собственной смелости, вновь заявил о необходимости разгородить Театральную площадь. Тут уж другой командующий войсками, генерал Бреверн де ля Гарди, грозно топнул ногой — и снова Дума заткнулась.

Площадь в самом центре Москвы по-прежнему являла собой скопище грязи и пыли летом и полярную белизну нехоженых снегов, первозданность которых нарушали лишь бессовестные собаки да изредка — поддавшие мужички, на спор перебегавшие площадь зимой. Знали, что наказание в случае поимки будет строгое и непременно в квартале или позже в участке. Недаром же вдоль канатов ограждения прогуливались независимого и важного вида хожалые будочники, приглядывавшие и за «канатными» особами, чтоб те на отведенном им месте клиентов снимали. Излюбленным местом москвичей для наблюдения забавнейших сцен была Театральная площадь.