Георгий Шторм - Повести

На миг стало тихо... Князь Василий Туренин спросил:

- Государь, а как мыслишь - выход дать ли крестьянам?

- Покуда нет, бояре. В малых вотчинах доходов ныне вовсе не стало. Коли выход дать, побегут крестьяне в большие вотчины, а то - дворянам моим разор... Ну, ступайте, бояре-дума!

Бояре, поклонившись, чередою двинулись к дверям палаты. Посохи один за другим глухо простучали по ковру.

Семен Годунов, прозванный "правым ухом царевым", задержался и, опустив голову, ждал слова Бориса.

- Ну? - спросил царь, подходя и дыша ему в лицо.

- В П о л ь ш е о б ъ я в и л с я, - глухо ответил боярин, - в Смоленск от рубежа слух прошел...

- Вона! - воскликнул царь и заходил по палате, волоча левую ногу.

- Государь, - сказал Семен Годунов, - памятуешь ли, што ты молвил, как ездил в Смоленск, город крепити да разными людишками заселяти?

- Говорил я: "Будет сей город ожерельем Московского государства".

- И што тебе боярин Трубецкой сказал, и то памятуешь?

- Того не упомню.

- А сказал он: "И как в том ожерелье заведутся вши, и их будет и не выжита..."

Рдевшая в окнах слюда померкла. Травы и притчи на стенах скрыло тенью. Ангел в колеснице все еще держал рукой солнце. Под ним дотлевала подпись: "Солнце позна запад свой, положи тьму и бысть нощь"...

6

"...От великого государя, царя и великого князя Бориса

Федоровича всея Русии... города Любки буймистрам и ратманам и

полатникам.

Ведомо нашему царскому величеству учинилось, что у вас в Любке

дохторы навычны всякому дохторству, лечат всякие немощи. И вы б

прислали нашему царскому величеству лутчего дохтора, а приехать и

отъехать ему будет повольно, безо всякого задержанья..."

За красной Китайской стеной - Гостиный двор. В лавках - лисицы белые и красно-бурые, сукно "брюкиш" - из города Брюгге, дешевый бархат и дорогая персидская парча.

Купцы выхваляют товар, хватают прохожих за полы:

- Эй, ступай сюда! У нас торговля государева!

- Ствол мушкетный - двадцать алтын! Пика - четыре деньги!

Толпятся, щурятся на мушкеты и пики чуваши и ногаи. Им оружие продавать не велено: "не случилось бы мятежей".

В меховом ряду старый хромой купец встретился с немцем.

- Здрав будь, Роман! - сказал купец. - Верно ли бают, что с государевым делом в Любку едешь?

- Еду, - ответил немец, - уж и кони запряжены. Одеял дорожных теплых ищу.

- И я в путь собираюсь. Сын мой в Азове выкупа ждет - в неволе скован. Товар вот приторгую да и поеду чадо свое вызволять.

- Давай бог удачи!

- Множество русских нынче в плен сведено... - сказал купец. - А ты пошто в Любку едешь? За дохтуром для государя или с каким товаром?

- За дохтуром. Да еще посланы со мной государевы грамоты суконным мастерам и рудознатцам, што умеют находить руду серебряную. Да велено ж мне сыскать мастеровых трех или четырех, которые знают золотое дело, чтоб ехали к царю мастерством своим послужить.

- В гору пойдешь, Роман, - сказал купец, - пожалует тебя царь. Давай бог и тебе удачи!

Купец и немец разошлись: один приторговывать для Азова товар, другой - искать теплые ездовые одеяла. Немец то и дело клал руку за пазуху - остерегался, не стащили бы воры царский наказ:

"Память Роману. - Проведать ему, где ныне цесарь. И война у

цесаря с турским султаном есть ли... Да что проведает, то Роману

себе записывать. А держать Роману у себя наказ... бережно, тайно".

Купцы запирали на обед лавки. Ложились отдыхать у дверей на землю.

Врезанный в небо, осыпанный крестами Кремль сверкал на солнце. Дни все еще стояли погожие, теплые, но по утрам уже затягивал лужи ледок.

7

Меж тиховодных протоков и затонов курился редкий дым ловецких станов.

Среди озер, позараставших чилимом, где весной расцветал лотос, притаились рыбные промыслы.

Скоро суда жирным слоем покроет наледь. Каспий тяжело заволнует плотные, железные воды, и студеными молотками утренников все будет заковано в лед.

Ловцы готовили снасти. Дверь лубяного лабаза была открыта, и запах просоленной рыбы шел от черневших чанов и ларей.

- А Ивашка где? - раздался голос в глубине лабаза.

- Чилим резать поехал, - откликнулись на берегу.

На излучине затона едва виднелась утлая лодка. Гребя одним кормовым веслом, Ивашка уходил от стана в глушь тростников.

Синие глаза стали еще синей на волжском приволье. Он смотрел на воду. Спугнутое челном, обманной близостью сверкало "руно" - стаи рыб.

Выбрав чилимистое место, он вышел на берег Пахло стоялой водой и камышовой прелью. Вокруг обильно рос годный для засола чилим - водяной орех.