Array Коллектив авторов - Короткий век Павла I. 1796–1801 гг.

Здесь он подвигался очень медленно. 9 лет был солдатом; прожив так долго вместе с солдатами, он совершенно сроднился с их бытом, с их привычками, языком, привык к жизни простой, которую не покидал до конца. В чинах офицерских Суворов приобрел репутацию отличного кавалерийского офицера, быстрого при рекогносцировке, отважного в битве и хладнокровного в опасности.

Но для Суворова этого было мало: он видел, как быстро шагают любимцы счастья, менее его достойные, но умевшие стать на вид, и он решился обратить на себя внимание, заставить заговорить о себе средством, которое, разумеется, лежало уже в его природе и которое потому употреблено было им с таким успехом; это средство было юродство, которое производит такое сильное впечатление в неразвитых обществах, когда при господстве воображения над мыслящею, поверяющею явления способностию, все странное, выходящее из обычной колеи имеет обаятельную силу, заставляя предполагать что-то высшее, таинственное.

Суворов сделался чудаком; отбросив общепринятые формы приличия, он ничего не делал, как другие люди: говорил отрывисто, какими-то загадочными фразами, употреблял свои особые выражения, кривлялся, делал разные ужимки, ходил припрыгивая. Применяясь к солдатскому быту, он довел до крайности свой спартанский образ жизни: вставая с зарею, бегал по лагерю в рубашке, кричал петухом, обедал в 8 часов утра; в одежде также не соблюдал общей формы.

В обращении с подчиненными Суворов создал себе свою систему: строгий к каждому в исполнении обязанностей служебных, он в то же время не боялся сближаться с солдатами, шутил с ними, забавляя их своими прибаутками. Говоря с подчиненными, требовал от них находчивости и смелости, ответов быстрых и точных; слово «не знаю» было строго запрещено. Вдруг обращался он к солдату или офицеру с каким-нибудь странным, нелепым вопросом, и немедленно же надобно было отвечать ему такою же нелепостью; кто ответил остро, умно – тот молодец, разумник; кто смутился, замнется – тот немогузнайка.

Суворов достиг своей цели: о нем начали говорить; бесчисленные анекдоты о его проделках дошли до императрицы Екатерины; громадная популярность была приобретена им между солдатами, которые видели в Суворове своего и между которыми более, чем в других классах общества, юродство имело обаятельную силу. Во время упомянутых екатерининских войн, в которых Суворов участвовал с таким блеском, он вполне выказал дух своих военных правил: верно рассчитать, где надобно нанести удар, быстрым движением появиться внезапно перед неприятелем, атаковать его смело и решительно – вот простые правила, которые обыкновенно выражал он сам тремя словами: глазомер, быстрота, натиск.

Мы видели, что в конце царствования Екатерины Суворов уже был назначен начальствовать над войском, которое должно было идти на помощь Австрии против французов, но смерть императрицы расстроила дело. Преемник ее объявил, что не будет держаться воинственной политики предшествовавшего царствования, и скоро Суворов подвергся даже сильной опале за медленность в исполнении указов императорских относительно преобразований в войске: он был отставлен и велено ему жить в своей вотчине, в глуши Новгородской губернии, под присмотром полицейского чиновника. Здесь он проводил свое время за книгами, внимательно следил за политическими событиями, играл с деревенскими мальчишками, по праздникам в церкви читал Апостол, пел на клиросе и звонил в колокола.

Отсюда-то он был вызван в начале 1799 г, чтоб принять начальство над соединенною русско-австрийскою армиею. Но Суворов с своими правилами, с своим глазомером, быстротою и натиском вовсе не был таким главнокомандующим, который бы понравился в Австрии, ибо здесь главнокомандующие не могли действовать по своему глазомеру, здесь они должны были исполнять решения придворного военного совета, состоявшиеся заблаговременно в Вене под влиянием первенствующего министра, Тугута, который считал себя знатоком военного дела, вовсе не будучи им. В. Сол.

ИЗ ПИСЬМА А. В. СУВОРОВА ГРАФУ Е. Г. ЦУКАТО 28 декабря 1794 г. Материалы, принадлежащие к истории моих военных действий, столь тесно соплетены с историей моей жизни, что оригинальный человек или оригинальный воин должны быть между собою нераздельны, чтобы изображение того или другого сохраняло существенный свой вид.

Почитая и любя нелицемерно бога, а в нем и братии моих, человеков, никогда не соблазняясь приманчивым пением сирен роскошной и беспечной жизни, обращался я всегда с драгоценнейшим на земле сокровищем – временем, бережливо и деятельно, в обширном поле и в тихом уединении, которое я везде себе доставлял. Намерения, с великим трудом обдуманные и еще с большим – исполненные, с настойчивостью и часто с крайней скоростью и неупущением непостоянного времени. Все сие, образованное по свойственной мне форме, часто доставляло мне победу над своенравною фортуною. Вот что я могу сказать про себя, оставляя современникам моим и потомству думать и говорить обо мне, что они думать и говорить пожелают. Жизнь столь открытая и известная, какова моя, никогда и никаким биографом искажена быть ни может. Всегда найдутся неложные свидетели истины, а более сего я не требую от того, кто почтет достойным трудиться обо мне, думать и писать. Ясный и понятный слог и обнаженная истина, основанная на совершенном познании образа моих поступков, должны быть единственными правилами для моего биографа.