Инна Соболева - Утраченный Петербург

Может быть, именно месяцы, прожитые в этом доме, были самыми счастливыми за все двадцать четыре года ее жизни в России. Екатерина умна, великодушна, ласкова. У жениха лицо просто ангельское. А что молчит, дичится, так она и сама едва решается слово вымолвить — смущается. Но это ведь не мешает окружающим восхищаться ею, маленькой Баденской принцессой. Искренняя, открытая, она верила в искренность других. Потом все поняла, узнала цену всему. Но это было уже после Шепелевского дома. Может быть, потому он и остался в ее сердце уголком счастья и покоя. Баденская принцесса Луиза — российская императрица Елизавета Алексеевна — до разрушения своего любимого дворца не дожила.

Не дожил и другой его царственный обитатель, великий князь Константин Павлович. Он прожил в Шепелевском доме недолго. По прихоти отца. Тот поселил в Мраморном дворце, подаренном Екатериной внуку Косте, бывшего любовника государыни, польского короля (тоже бывшего) Станислава Понятовского. Строила она дворец для Григория Орлова, того самого, что сменил Понятовского в ее сердце и постели. Можно представить, каково было свергнутому, фактически бездомному польскому королю жить в доме, который его любимая подарила счастливому сопернику. Такая вот изощренная форма мести. Вполне в духе Павла Петровича. Прожил Понятовский в Петербурге недолго. Похоронили его в крипте костела святой Екатерины на Невском (почти полтора века спустя останки перевезут в Варшаву и упокоят в костеле святого Яна).

А тогда, в году 1798-м, великий князь Константин Павлович вместе с молодой женой возвращается в свой Мраморный дворец, но Шепелевский дом еще какое-то время продолжают называть Константиновским дворцом.

В 1819 году наступает новая эпоха в жизни дворца. В следующие девять лет по его широкой лестнице на второй этаж будет подниматься весь цвет русской армии — ее полководцы, герои войны 1812 года. Триста тридцать два портрета напишет за это время в огромном двухсветном зале Шепелевского дома, отведенном по распоряжению Александра I под его мастерскую, английский живописец Джордж Доу.

Сохранилась гравюра Райта и Беннета по рисунку Мартынова, на которой изображена эта мастерская, от пола до потолка заставленная и завешанная портретами. Посреди мастерской стоит ее хозяин, почтительным поклоном приветствует гостя. Гость — сам государь Александр I.

Русский император встретил художника во время Аахенского конгресса, на котором победители Наполеона утверждали новые границы Европы. Там, в Аахене, он случайно зашел в комнату, где незнакомый ему художник писал портрет Петра Михайловича Волконского. Александр был восхищен: с какой быстротой и легкостью появляется на холсте лицо, какое поразительное сходство, как уловил художник совсем не простой характер генерала! Этой случайной встрече мы обязаны появлением Галереи 1812 года, которая сохранила для многих поколений лица спасителей Отечества.

Галерея героев войны 1812 года

Петербургские художники поначалу встретили иностранного портретиста в штыки. Обида понятна: почему русских героев должен писать иноземец?! Но мастерство Доу, его поразительная способность мгновенно схватывать главное в характере портретируемого, его искреннее восхищение героями, в конце концов примирило с ним коллег. Особенное уважение вызывало его отношение к работе над портретами погибших или умерших уже после войны. Он искал любые сохранившиеся изображения, подолгу беседовал с родными, с сослуживцами, делал наброски, исправлял, пока не добивался абсолютного сходства. Особенно долго работал над портретом покойного генерал-фельдмаршала Барклая-де-Толли. Этот портрет все считали шедевром. Михаил Богданович на нем — живой.

На торжественном открытии Галереи, ставшем триумфом живописца, Пушкин не был: его еще не вернули из ссылки. Но потом.

Он признавался, что именно Доу помог ему до конца оценить и решающую роль Барклая в победе над завоевателями, и глубочайшую трагедию полководца.