Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня

В те годы я много ездил по заграницам, читал циклы лекций выступал с докладами и всюду читал их по-русски – кроме Франции, поскольку говорил по французски. Аудитории всегда были большими и заинтересованными. Я видел, что в той области науки, где я работал, мы идем, по меньшей мере вровень с Америкой. И мне порой казалось, что я увижу как однажды русский язык утвердится в роли второго интернационального языка научного общения.

Иллюзия – все-таки хорошая вещь – она рождает веру в будущее, энергию и увлеченность, а значит и новые стимулы. И новые идеи.

Но симптомы неблагополучия появились уже тогда, более чем за тридцать лет до начала перестройки. Мы их увидели очень рано, но надеялись, что они ещё не говорят о смертельном недуге и верили в то, что есть надежда, что они постепенно могут быть устранены волею тех, от которых зависят судьбы страны. А то, что эти судьбы зависят от небольшого числа конкретных лиц, считалось аксиомой. Вера в доброго и умного царя всегда бытовала в русском менталитете – еще одна горькая утопия. Вложенная в нас не только большевиками. Но как она упрощала жизнь – достаточно научить этого умного и всё станет на место!

Среди видимых симптомов, может быть даже важнейшим из них было состояние дел с вычислительной техникой. В истории её становления и трудностях развития и использования, как бы сфокусировались вся несостоятельность нашей общественной организации и неспособность общества остановить свой бег к неизбежной катастрофе.

Забегая вперед, я хотел бы заметить, что причина последующей деградации заключалась не в том, что мы прозевали новый взлет научно-технического прогресса, а в принципиальной неспособности его принять. Академик М.А.Лаврентьев многие другие, в том числе и автор этих размышлений, еще в средине 50-х годов говорили о том, что восстановление и развитие промышленности надо производить на новой технологической основе. Но ведомствам выгодно было только «гнать вал». Вот этого мы тогда не понимали. И судьба использования вычислительной техники особенно наглядно демонстрирует особенности нашей системы отраслевых монополий.

Вычислитеьная машина тех времен – некоторый удивительный ламповый агрегат, родилась в Советском Союзе почти одновременно с ее рождением в Соединенных Штатах и, уж во всяком случае, от них независимо. Мы просто ничего не знали о работе американских инженеров и математиков во главе с Джоном фон Нейманом, которые были основательно засекречены. Пусть историки техники раскроют детали этого эпохального события, но суть его состоит в бесспорном параллелизме развития техники и ее потребностей. А потребности в вычислительной технике рождала на грани сороковых и пятидесятых годов, прежде всего военная промышленность. И пока это было так, пока потребности рождались военнопромышленным комплексом, пока не было военного паритета с Соединенными Штатами, мы шли вровень с Западом.

В конце 50-х годов я оказался в составе первой или одной из первых групп советских специалистов, совершивших экскурсию по вычислительным центрам Западной Европы. И вот мои впечатления от той поездки: ничего нового! Те же ламповые монстры, страшно ненадежные, те же маги-инженеры в белых халатах, устраняющие сбои в их работе, примерно то же быстродействие и память машин. Ну а задачи? Мне казалось, что мы умеем делать и кое что по-хитрее. Наши алгоритмы были заведомо более совершенными.

Этот любопытный феномен общеизвестен. Практическая деятельность, особенно в сфере ВПК, была в Советском Союзе весьма престижной и большое количество талантливых (как говорят, перспективных) математиков с энузиазмом трудились в разных закрытых организациях. Ситуация на Западе была совсем иной. Талантливая молодежь предпочитала, преимущественно, независимую университетскую карьеру и занятия для души в сферах достаточно дистанцированных от практических приложений. Другими словами в сфере компьютерной математики, мы соревновались со второй командой математиков и явно у нее выигрывали. О том как и почему это все происходило мне ярко живоописал Ричард Беллман, с которым я подружился в начале 60-х годов и до самой его кончины в конце 80-х поддерживал добрые отношения.

Одним словом, из своей первой поездки в «дальнее зарубежье» я вернулся полный оптимизма и уверенности в наших перспективах – у страны есть мускулы и на Мировом Рынке науки и техники наши шансы не так уж плохи. Вот что значит формулировать вывод на основе неполной информации! На самом деле ситуация была совершенно иной. И это мы стали чувствовать уже очень скоро! И дело было не в нас математиках или компьютерщиках.