Жан Мари Констан - Повседневная жизнь французов во времена Религиозных войн

Своей жестокости и своим неблаговидным поступкам он легко находил оправдание: «когда вам надо сбить спесь с надменного врага, скромность вам не поможет», или — «овцы не могут побороть львов». Воспитанный в традициях латинской культуры, он, отстаивая свои позиции, прибегал к историческим аналогиям. Так, он сравнивал Колиньи с Фабием Кунктатором (Медлителем), который в III веке до н. э. применил против Ганнибала тактику сдерживающей войны: не вступая в бой в боевом порядке, он изматывал врага, не давая ему передышки. Столкнувшись со стратегией, более всего напоминающей герилью, Ганнибал потерпел поражение; тем не менее римляне чувствовали себя обесчещенными, так как они ни разу — в привычном понимании — не вступили в бой с карфагенянами. Но когда вновь назначенные полководцы дали битву по всем правилам, они были наголову разбиты противником, и им пришлось вернуться к проверенной тактике Фабия.

Барон Адрет обвинял Колиньи в том, что тот сделал ставку на цензора (то есть администратора, иначе говоря Субиза), а следовало делать на диктатора (то есть барона Адрета), наделенного всеми военными полномочиями. И упрекал Колиньи за то, что тот предпочел Фабия Марцеллу (Марцелл был римским генералом, покорившим Цизальпинскую Галлию и снискавшим славу во Второй Пунической войне).

Уверенный, что он стал жертвой политических интриг, барон, по его собственным словам, вынужден был начать переговоры с герцогом Немурским, дабы в конце концов добиться перемирия, заключенного в декабре 1562 года. Агриппе д'Обинье он говорил, что его поведение не было продиктовано ни скупостью, ни желанием личного обогащения. Впрочем, в этом мы могли убедиться, когда барон отверг предложение Бриссака получить большую сумму и уехать за границу. Также барон убеждал собеседника, что поступки его не были вызваны «страхом», хотя на это никто даже не намекал, ибо все кампании Адрета свидетельствовали о его личном мужестве.

Не лишенным логики было и утверждение барона, что он покинул лагерь протестантов «из мести, и только после того, как с ним вновь расплатились черной неблагодарностью». Адрет явно хотел создать о себе впечатление, как об образцовом воине, непримиримом к врагам, решительном, готовом взять на себя ответственность и не идущем на поводу у сиюминутных эмоций. Он хотел выглядеть жертвой лицемерия и интриг со стороны политиков.

Доводы барона удовлетворили любопытство д'Обинье-историка, однако д'Обинье-журналист сгорал от нетерпения получить ответ на третий вопрос: почему католики не нашли ему лучшего применения, почему он больше не вершил таких же громких дел, какие он вершил, когда воевал во главе протестантской армии на юго-востоке Франции?

Вопрос этот, похоже, удивил барона, ибо д'Обинье пишет: «Когда я попросил его ответить на третий вопрос, он тяжко вздохнул, а затем был предельно краток». Ответ его больше напоминает резюме в двух пунктах, нежели развернутое повествование. Начал же барон с загадочной фразы: «Дитя мое, никто так не дорог капитану, как его солдат, особенно когда этот капитан жаждет только победы». Без сомнения, Адрет хотел этим сказать, что если в 1562 году стремление к победе у солдат протестантской армии было столь же сильным, как и у их начальников, то впоследствии оно явно уменьшилось. Второе высказывание барона было более ясным: «Когда я командовал гугенотами, я командовал солдатами; потом мне пришлось командовать торговцами, [думавшими] только о деньгах (…) и крайне редко пускавшими в ход шпоры».

Барон Адрет подмечает особенности этого периода Религиозных войн, обусловившие различия между первой войной, продолжавшейся с 1562 по 1563 год, и последующими войнами. Различия эти заключаются в мотивациях и в отсутствии единого военного командования с одной стороны, и в настроениях воюющих протестантов с другой. Во время первой гражданской войны французские протестанты надеялись сделать свою религию господствующей или, по крайней мере, заставить католиков признать важную роль гугенотов в жизни королевства.

Но хотя барон видел всю подоплеку Религиозных войн, он не сумел должным образом определить свое место ни во второй, ни в третьей войнах, продолжавшихся с 1567 по 1569 год. Тем не менее роль его в то время была достаточно велика, хотя, разумеется, и не сравнима с его ролью во время Первой религиозной войны, когда его личность и его военные кампании привлекали большое внимание хронистов и являлись темой всеобщих разговоров и пересудов. После возобновления гражданских распрей барон предоставил себя в распоряжение короля, и тот, возведя его в чин полковника, назначил его в пехотный полк, квартировавшийся в Дофине. Таким образом под командованием барона оказалось три тысячи человек, каждый из которых был о нем наслышан и «почитал за честь сражаться под его знаменами». В феврале 1568 года по приказу герцога Неверского барон Адрет осадил Ла-Котсент-Андре, где, если верить Бельфоре, «он сражался как лев». Одержав победу, Адрет оставил в городе верный ему гарнизон, а сам отправился в Бургсент-Антуан, а затем в Роман, где раскрыл заговор, составленный с целью убить его. В 1569 году он, по-прежнему в чине пехотного полковника, сражался при Жарнаке и при Монконтуре. После знаменитой осады Сансера, где барон дрался бок о бок с Немуром и Лашатром, губернатором провинции Берри, он получил приказ присоединиться к армии герцога д'Омаля (из рода Гизов), находившейся в Лотарингии.