Ю Скуратов - Вариант дракона

Дело хотят замять, а меня в этой ситуации убирают, как человека, который "непонятлив до удивления" и не хочет это дело замять. Пленка же, сфабрикованная, смонтированная, склеенная - обычный инструмент шантажа, и Бордюжа - обычный соучастник преступления, я все квалифицировал правильно.

Ночь та у меня выдалась бессонная, я так и не смог заснуть до самого утра.

Утром я сказал жене:

- Лена, похоже, началось... Помнишь, я тебя предупреждал? Против меня раскручивается грязная провокация.

- Уже? - недоверчиво спросила жена.

- Уже. Держись, Лена! И будь, пожалуйста, мужественной!

Легко произносить эти слова, когда над тобой не висит беда, когда находишься в нормальном состоянии и не воспринимаешь все происходящее обостренно, но можете представить, каково было в те минуты мне, моей жене? Пока это касалось только нас двоих, но через несколько дней это будет касаться всего моего дома, всей семьи.

Им, нашим родным, нашим домашним часто наши победы и наши поражения достаются гораздо тяжелее, чем нам.

Ну что мне могла ответить жена?

Утром я собрался перебираться в ЦКБ, взял с собою необходимые вещи, спортивный костюм, вызвал машину. Бессонная ночь меня подтолкнула еще к одному выводу: вновь надо встретиться с Бордюжей.

По дороге, прямо из машины, - на часах было восемь утра, - я позвонил ему в кабинет. Бордюжа находился на месте.

- Подъезжайте! - коротко сказал он.

- Николай Николаевич, - сказал я ему в кабинете, - то, что вы совершаете, - преступление, для которого предусмотрена специальная статья Уголовного кодекса. Независимо от того, каким способом была состряпана эта пленка - это особая статья и подлинность пленки еще надо доказывать, - вы добиваетесь моего отстранения от должности и тем самым покрываете или, точнее, пытаетесь покрыть преступников. Делу о коррупции - в частности, делу, связанному с "Мабетексом", - дан законный ход. Я говорю вам это специально, чтобы вы это знали.

- Юрий Ильич, поздно, - сказал мне Бордюжа. - Ваше заявление президент уже подписал. Так что я советую вам спокойно, без излишних резких движений уйти.

В тот момент я еще не был готов к борьбе, сопротивление еще только зрело в душе, оформлялось, нужно было время, чтобы оно созрело окончательно, да, кроме того, я, честно говоря, не думал, что президент подпишет заявление "втемную", не вызвав меня, не переговорив, не узнав, в чем дело. Я во время встречи многое бы объяснил ему, постарался открыть глаза, но... Честно говоря, я не думал, что с чиновником такого ранга, как действующий Генеральный прокурор, могут обойтись так, как со мною обошелся Ельцин. Он даже не позвонил, не спросил, в чем дело. А я-то считал, что нас связывают не только добрые служебные, но и добрые личные отношения.

- Ну что же, раз президент такое решение принял, значит, ему виднее, сказал я. Надо было покидать этот "гостеприимный" кабинет. - До свидания. Но вы, Николай Николаевич, совершаете ошибку...

Я уехал.

Это был еще один удар. Позже, уже лежа в больнице, я понял, что президент находился с этими людьми заодно - действует так, как скажет ему Татьяна, а значит - как скажет Березовский. Вот кто реально управлял в те минуты государством, вот кто совершал поступки, за которые в нормальном обществе положен приличный срок. Значит, напрасно я уповал на президента, как на последнюю свою надежду - он-де все поймет и все поправит. Ничего он бы не понял и ничего не поправил.

Но надежда тогда еще была жива, она вообще, по старой мудрой истине, умирает последней. Подавленный и словно бы выпотрошенный, выскобленный изнутри, я поехал в больницу, не ощущая ничего, кроме боли и какой-то странной внутренней усталости.

Тогда я еще не думал, не гадал, что вскоре начнется жесточайшее противостояние, что главная борьба еще впереди. Пока хотелось одного забыться. Отдохнуть. Может быть, по-настоящему выспаться. Хотя бы один разок за последние три с половиной года.

Волновало и то, что завтра, 3 февраля, в Генпрокуратуре должна состояться коллегия. Как она пройдет, как воспримут главного докладчика Чайку? Ведь съедутся прокуроры со всей России, и это не просто прокуроры. Это юридическая элита, великолепнейшие имена, блестящие практики. У писателей есть выражение, что литература - это штучный товар, а каждый творец, художник слова - это самостоятельный завод по производству штучного товара, так и российские прокуроры... Не подведет ли Чайка?

В общем, голова за завтрашний день болела здорово: все ли будет в порядке?