Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель

Тут Николай Иванович ошибался. Иосиф Виссарионович ничего не забывал и ко всему прислушивался. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Сталин поверил, что оппозиционеры хотят его смерти. С этого момента троцкисты и бухаринцы были обречены на физическое уничтожение.

Томский понимал, что слов о пулях Коба не простит. И поспешил добровольно уйти из жизни, когда понял, что вслед за Каменевым и Зиновьевым настала его с Бухариным и Рыковым очередь. И если бы Бухарин не был заворожен сталинским тостом тогда, в мае 35-го, то, наверное, должен был почувствовать скрытую угрозу.

В выступлении на приеме 4 мая 1935 года реальный голод начала 30-х годов, вызванный коллективизацией, Сталин ловко трансформировал в голод метафорический: «…Мы должны были тем нашим товарищам, которые не соглашались с Центральным Комитетом и которые видели только рядом, но закрывали глаза на ближайшее будущее, может быть люди меньше бы скулили, но у нас не было бы промышленности, не было бы нынешнего сельского хозяйства, у нас не было бы авиации, не было бы танков, не было бы настоящего железнодорожного транспорта, не было бы химии, не было бы тракторов, комбайнов, не было бы сельскохозяйственных машин.

Вот нам нужно было перебороть этих людей и у нас была… альтернатива… Мы не могли 3 миллиарда валюты отдать на предметы потребления и 3 миллиарда на индустриализацию и коллективизацию страны.

Наш учитель – Ленин учил нас, что индустрию можно создать только путем большой и строжайшей экономии, надо экономить на школе, на питании, на всем прочем, чтобы создать советскую индустрию, которая потом даст свои плоды, и перевести сельское хозяйство, погибающее, гниющее на старых устоях, перевести это хозяйство на новые условия, на крупное сельское хозяйство с крупной машинной базой…

И вот мы, стало быть, изжили голод техники, голод промышленности и голод крупного сельского хозяйства.

Через 10 лет мы страну из состояния голода, страну громадную, с маленькими очагами промышленности, полудикую, мелкокрестьянскую, полусредневековую страну, мы эту страну вывели и поставили на новые рельсы, идя на жертвы – это верно; кое-кому из нас перепала одна, другая пуля. Мы добились успехов, изжили голод техники, у нас есть теперь чем похвастаться.

Но у нас теперь другой голод – голод в людях. Голод в людях есть в нашей промышленности…»

Здесь уже в зародыше были сценарии московских процессов 1936–1938 годов. Если бы Бухарин, Рыков, Томский внимательнее прислушивались бы, повторяю, к сталинским словам, они заметили бы, как пули, о которых говорил Томский, превратились в пули, которые поразили Кирова. А жертвы крестьян были подменены жертвами сталинского любимца Кирова и других партийцев, павших от рук недовольных коллективизацией крестьян или озлобленных террористов-одиночек, вроде убийцы Кирова Леонида Николаева.

Сталин решил немножко поиграть с очередной из намеченных жертв, как кот с мышью. Весной 1936 года Бухарин был послан в Париж для приобретения вывезенных туда архивов Социал-демократической партии Германии. Семья осталась в Москве заложниками. Здесь он рискнул навестить старого меньшевика Федора Дана и говорил ему, что Сталин «даже несчастен оттого, что не может уверить всех, и даже самого себя, что он больше всех, и это его несчастье, может быть, самая человеческая в нем черта… но уже не человеческое, а что-то дьявольское есть в том, что за это самое свое «несчастье» он не может не мстить людям, всем людям, а особенно тем, кто чем-то выше, лучше его… Если кто лучше его говорит, он – обречен, он уже не оставит его в живых… если кто лучше его пишет – плохо его дело… Это маленький злобный человек, не человек, а дьявол». На вопрос же собеседника, как могли Бухарин и другие коммунисты доверить этому дьяволу судьбы партии, страны и свои собственные, Николай Иванович ответил: «…Вот уж так случилось, что он вроде как символ партии, низы, рабочие, народ верят ему, может, это и наша вина, но так это произошло, вот почему мы все и лезем к нему в хайло… зная наверняка, что он пожрет нас». Но предложение Дана остаться во Франции отверг: «Нет, жить как вы, эмигрантом, я бы не мог… Нет, будь что будет… Да может, ничего и не будет».

Но развязка была не за горами. В августе 36-го на процессе Зиновьев и Каменев дали показания против Бухарина. Он потребовал опровержения и сразу после процесса, 1 сентября 1936 года, спустившись с Памира, где проводил отпуск, и прочтя газеты, направил письмо Сталину, а сразу за ним – Ворошилову. Вот его текст: