Рафаэль Гругман - Советский квадрат - Сталин–Хрущев–Берия–Горбачев

«Как только Сталин свалился, Берия в открытую стал пылать злобой против него. И ругал его, и издевался над ним. Просто невозможно было его слушать! Интересно впрочем, что, как только Сталин пришёл в чувство и дал понять, что может выздороветь, Берия бросился к нему, встал на колени, схватил его руку и начал её целовать. Когда же Сталин опять потерял сознание и закрыл глаза, Берия поднялся на ноги и плюнул на пол. Вот истинный Берия! Коварный даже в отношении Сталина, которого он вроде бы возносил и боготворил».

Политическое чутьё подсказало ему, что опасность исходит от Берии, который стал членом Политбюро лишь в 1946 году и не входил в число руководителей «большого террора». Хрущёва насторожило, что Берия, не скрывая, открыто демонстрировал неприязнь к Сталину. Он понял, кого следует опасаться в первую очередь.

Несмотря на дружеские отношения, сложившиеся между ними ещё с довоенных времён – Хрущёв неоднократно упоминает об этом в своих мемуарах, – поведение Берии его напугало. Он помнил, что в августе 1938, на следующий день после того, как Берия стал наркомом, он подписал приказ, осуждающий массовые аресты и избиения заключённых, и настоял на снятии с должностей секретарей обкомов, усердствующих в проведении репрессий. Затем по приказу Берии были арестованы и преданы суду работники НКВД, которым инкриминировали «фальсификацию следственных документов, подлоги и аресты невиновных». А ведь именно этим Хрущёв занимался и в Киеве, и в Москве.

Убедившись, что к активной деятельности Сталин уже не вернётся (врачи подтвердили, что чаще всего такие заболевания заканчиваются смертью), Хрущёв начал сколачивать антибериевскую коалицию. Агитацию он начал с Булганина, с которым у него были наиболее доверительные отношения. Готовясь к опасному разговору, Хрущёв предусмотрительно выбрал для себя и Булганина ночное дежурство. Не было свидетелей сговора, который при неблагоприятном стечении обстоятельств мог бы завершиться арестом. В комнате было трое: умирающий Сталин, Хрущёв и Булганин. Шекспировская ночь! Уже будучи на пенсии, Хрущёв рассказал, как он втянул Булганина в заговор против Берии [123].

– Сейчас мы находимся в таком положении, что Сталин вскоре умрёт. Он явно не выживет. Да и врачи говорят, что не выживет. Ты знаешь, какой пост наметил себе Берия?

– Какой?

– Он возьмёт пост министра госбезопасности. Нам никак нельзя допустить это. Если Берия получит госбезопасность – это будет начало нашего конца. Он возьмёт этот пост для того, чтобы уничтожить всех нас. И он это сделает!

Булганин согласился с Хрущёвым, и оставшееся время, – вспоминает Хрущёв, – они обсуждали, как будут действовать.

Наконец-то Хрущёв оказался искренен. О разоблачении культа личности Сталина и судьбах миллионов узников ГУЛАГА он не думал. Его волновала собственная судьба. Он понимал, что надо срочно получить доступ к архивам и основательно их почистить, убрав «отпечатки пальцев» с кровавых документов эпохи.

В будущем он так и сделал. На документе, в котором члены Политбюро одобряли расстрел поляков в Катыни, подпись Хрущёва отсутствует. Хрущёв боялся разоблачений и, сколачивая коалицию, пугал членов Политбюро. Договорившись с Булганиным, он сообщил ему, что следующим шагом станет разговор с Маленковым.

«Думаю, что Маленков такого же мнения, он ведь должен всё понимать. Надо что-то сделать, иначе для партии будет катастрофа". Этот вопрос касался не только нас, а всей страны, хотя и нам, конечно, не хотелось попасть под нож Берии. Получится возврат к 1937–1938 годам, а может быть, даже похуже».

После окончания дежурства Хрущёв уехал домой. Несмотря на бессонную ночь, по его признанию, он долго не мог уснуть (обдумывал предстоящий разговор с Маленковым) и принял снотворное. Едва он лёг в постель, позвонил Маленков, сообщивший, что у Сталина произошло ухудшение, и он должен немедленно выехать.

«Я сейчас же вызвал машину. Действительно, Сталин был в очень плохом состоянии. Приехали и другие. Все видели, что Сталин умирает. Медики сказали нам, что началась агония. Он перестал дышать. Стали делать ему искусственное дыхание. Появился какой-то огромный мужчина, начал его тискать, совершать манипуляции, чтобы вернуть дыхание. Мне, признаться, было очень жалко Сталина, так тот его терзал. И я сказал: „Послушайте, бросьте это, пожалуйста. Умер же человек. Чего вы хотите? К жизни его не вернуть". Он был мёртв, но ведь больно смотреть, как его треплют. Ненужные манипуляции прекратили.