Николай Зенькович - ЦК закрыт, все ушли... [Очень личная книга]

— Вы очень осторожны в оценках. Ничего не говорите о просчете заговорщиков, которые не предполагали, насколько глубоки внутренние изменения в советском обществе, насколько сильны перестроечные настроения. Людей не остановили ни введение комендантского часа, ни слухи о предстоящем штурме здания российского парламента.

— Знаете, мне бы не хотелось говорить о баррикадах, защитивших демократию. Я сам был у Белого дома и видел, кто их воздвигал...

Интервьюирование проходило по телефону. На том конце провода крутилась магнитофонная бобина, записывавшая каждое мое слово. Но и на моем столе, рядом с телефонным аппаратом, светился зеленый глазок диктофона. К этому меня вынудили зарубежные журналисты, которые в своих изданиях зачастую вольно интерпретировали мои комментарии. Пришлось применять защитные меры.

Закончив интервью, опять переключил телефонные аппараты на себя. И вот первый звонок.

— Николай Александрович,— услышал в трубке растерянный голос своего референта Галины Александровны Пташкиной, — мы не можем выйти из здания. Выходы перекрыты. Блокированы все подъезды — восьмой, девятый, двадцатый...

Сначала не понял, о чем говорит одна из наших старейших и аккуратнейших работниц. Какие выходы, почему блокированы? Двадцать минут сидел в одиночестве, отвечая на вопросы иностранного корреспондента, и представления не имел, что происходит в это время. Оказывается, когда я подыскивал осторожные формулировки, уединившись в своем кабинете, технические работники носились но коридорам комплекса зданий ЦК, пытаясь выбраться наружу. Они услышали распоряжение из Управления делами, которое передавалось по местной радиотрансляционной сети, о немедленной эвакуации из помещений. В панике схватив пожитки, бедные женщины рванулись к выходу.

Радио в моем кабинете было выключено— и не потому, что оно мешало интервью. Включал я его крайне редко. Для меня всегда было загадкой, как можно работать при включенном на полную мощность радио. Этим искусством обладали многие мои коллеги. Видно, крепкие нервы у мужиков.

Не успел я расспросить о деталях, как в трубке послышались частые гудки. В недоумении поднялся с кресла и открыл дверь в приемную, чтобы выяснить, что в конце концов происходит.

Приемная была пуста. Отсутствовала и секретарь, сторожившая вход в кабинет Станислава Архиповича Чибиряева — первого заместителя заведующего гуманитарным отделом. Наши кабинеты располагались напротив, их разделяла небольшая приемная, в которой сидели два секретаря — моя Валентина и чибиряевская Лидия. Обеих на местах не было. Заглянул в кабинет Станислава Архиповича — он тоже оказался пуст.

Мое недоумение возросло. Охваченный тревогой, я вернулся в приемную — и услышал требовательный, резкий звук телефона правительственной связи из своего кабинета. Звонила кремлевская «вертушка» — красивый белый телефон с золотым государственным гербом в центре диска. Аппарат появился в моем кабинете год назад— после утверждения автора этих записок в должности заместителя руководителя пресс-центра ЦК КПСС.

Поскольку это была новая должности, не предусмотренная штатным расписанием политической организации, имевшей почти столетнюю историю, то ее приравняли к должности заместителя заведующего отделом. В аппарате ЦК «вертушка» полагалась должностным лицам, начиная с заведующего сектором. Правда, иногда «волшебный» телефон устанавливали тем, кто был рангом ниже — консультантам,, например. Но это делалось крайне редко. Такой чести могли удостоиться люди, работавшие непосредственно на заведующего отделом, готовившие ему речи, выступления, писавшие статьи за его подписью в газеты и журналы, а нередко и книги. Да-да, и книги тоже. Причем все это происходило не в какие-то там застойные, а в наши, перестроечные времена.

Но к этой теме я еще вернусь.

Услышав в приемной звонок «вертушки», я метнулся в свой кабинет. Первое время меня, неопытного аппаратчика, удивляла манера цековских долгожителей разговаривать по телефону правительственной связи. Человек внутренне группировался, лицо приобретало свирепое выражение, взгляд хмурился, голос становился твердым и вместе с тем вопросительноподобострастным: а вдруг звонит большой начальник? Это был целый ритуал. Если по городскому телефону произносилось обычно «да-да» или «слушаю», то по «вертушке» непременно следовало называть фамилию. Не знаю, кто установил такое правило, но в ЦК его придерживались неукоснительно. Внешне это напоминало разговор военных.