Эдвард Радзинский - Распутин

А в это время Пуришкевич, закурив, «медленно прохаживался в кабинете наверху». И вдруг «какая-то внутренняя сила» подтолкнула его к столу, где лежал его «соваж», и заставила положить револьвер в карман брюк Потом опять-таки «под давлением неведомой силы» он выходит на лестницу. И там слышит «нечеловеческий крик Феликса: „Пуришкевич, стреляйте! Стреляйте! Он жив! Он убегает!“ И видит Юсупова. „На нем буквально не было лица, прекрасные... глаза лезли из орбит... в полубессознательном состоянии... не видя почти меня, с обезумевшим взглядом... кинулся на половину своих родителей... До меня стали доноситься чьи-то... грузные шаги, пробиравшиеся к выходной двери“.

Выхватив «соваж», Пуришкевич бегом бросается вниз по лестнице. «Григорий Распутин... которого я полчаса назад созерцал при последнем издыхании... переваливаясь с боку на бок, быстро бежал по рыхлому снегу во дворе дворца вдоль решетки».

Пуришкевич «не мог поверить своим глазам», но тут он услышал громкий крик Распутина на бегу: «Феликс, Феликс... все скажу царице!» И он «бросился за ним вдогонку и выстрелил... в ночной тишине раздался чрезвычайно громкий звук».

И – промах! «Распутин поддал ходу». Пуришкевич «вторично выстрелил на бегу и опять промахнулся». Распутин уже подбегал к воротам. Тогда Пуришкевич «укусил себя за кисть руки... чтобы заставить себя сосредоточиться», и третьим выстрелом «попал ему в спину... он остановился». Четвертым выстрелом «попал ему в голову... и он снопом упал... в снег и задергал головой».

Распутин вытянутыми руками скреб снег. И подбежавший Пуришкевич с яростью «ударил его ногой в висок»...

Но при этом Пуришкевич почему-то не слышит и не видит, как в ночной тишине его окликает выбежавший во двор Феликс.

Юсупов: «Два выстрела прогремели... Выскочив на парадную лестницу, я побежал вдоль Мойки, чтобы встретить Распутина в случае промаха Пуришкевича... я сам был безоружен, потому что отдал револьвер великому князю... Всех ворот (ведущих из двора. – Э. Р.) было трое, и лишь средние не заперты. Через решетку я увидел, что именно к этим влекло Распутина звериное чутье... Раздался третий выстрел... потом четвертый... Я увидел, как Распутин покачнулся и упал у снежного сугроба... Пуришкевич подбежал к нему и остановился возле тела... Я его окликнул, но он не слышал...»

Пуришкевич проходит через дом на главный подъезд и сообщает солдатам, что убил «Гришку, врага России и царя». Услышав их радостное одобрение, он велит немедленно оттащить труп от решетки. А Феликс со двора видит, «как от ворот к тому месту, где находился труп, направлялся городовой... Городового я задержал на пути. Разговаривая с ним, я нарочно повернулся лицом к сугробу, так что городовой вынужден был стоять спиной к тому месту, где лежал Распутин.

– Ваше сиятельство, тут были выстрелы... Не случилось ли чего?

– Ничего серьезного... у меня сегодня была вечеринка... один из моих товарищей, выпив лишнее, стал стрелять.

И городовой ушел».

Но осталось иное описание случившегося. И принадлежит оно... тому самому городовому Власюку, с которым разговаривал Феликс. Процитируем еще раз его показания: «Я увидел, что по двору этого дома идут в направлении калитки два человека в кителях и без фуражек, в которых я узнал князя Юсупова и его дворецкого Бужинского. Последнего я спросил, кто стрелял. Он ответил, что никаких выстрелов не слышал... кажется и князь сказал, что не слышал». И Власюк ушел.

По словам Феликса, после его беседы с городовым Распутина втаскивают в дом два солдата и кладут на нижнюю площадку лестницы, около подвала, где мужик недавно пировал с князем.

Юсупов: «Из многочисленных ран его обильно текла кровь. Верхняя люстра бросала свет на голову, и было видно до мельчайших подробностей его изуродованное ударами и кровоподтеками лицо».

Все-таки Феликса и Распутина, видимо, связывало нечто патологическое, больное... «Меня непреодолимо влекло к этому окровавленному трупу... я уже не в силах был бороться с собой... Злоба и ярость душили меня. Какое-то необъяснимое состояние овладело мной. Я ринулся на труп, начал избивать его резиновой палкой (гантелей, подаренной Маклаковым. – Э. Р.). В бешенстве и остервенении я бил, куда попало. Все Божеские и человеческие законы... были попраны...»

Пуришкевич приказал солдатам оттащить Феликса. И его, «сплошь забрызганного кровью... усадили... на диван в кабинете... на него страшно было смотреть... с блуждающим взглядом, с подергивающимся лицом, бессмысленно повторявший: „Феликс... Феликс...“ Пуришкевич никогда не сможет забыть, как князь колотил мужика двухфунтовой гантелей...