И. Потапчук - Русские судебные ораторы в известных уголовных процессах XIX века

Далее защитник перешел к характеристике личности Еремеева и доказывал, что Еремеев еще до знакомства с Давыдовским растратил свое состояние и предавался кутежам еще до своей женитьбы. Участие Давыдовского в покупке лошадей Еремеевым у Попова обвинением не доказано, ибо самое знакомство Давыдовского с Еремеевым относится к лету 1871 года. Отношения Давыдовского к Еремееву, наступившие после их знакомства, были не те, какими представило их обвинение: кутежи, о которых говорит обвинительный акт, на суде не подтвердились, в гостинице «Тверь» например, компания Еремеева в пять человек в течение суток расходует всего 13 рублей 85 коп., Давыдовский искренне верил тому, что родные Еремеева желали выдать его кредиторам и подвергнуть личному задержанию, а потому и согласился помочь Еремееву — похлопотать о займе и скрыть его от родных и кредиторов. В обмане Мазурина главную роль надо отнести Шпейеру, который весьма тонко устраивает это дело, как и все, что он делает; вкравшись в доверие Мазурина, успев у него выманить на честное слово 2500 рублей под видом доставления Еремееву, из которых дает Еремееву только 150 рублей и сотню-другую взаймы Давыдовскому, Шпейер один остается в барышах, подсмеиваясь в душе над всеми и заранее предвидя, что Мазурин откажется от дальнейших сделок с Еремеевым, когда узнает о действительном положении его дел. Самое возникновение дела Еремеева объясняется, по мнению защитника, участием заинтересованных в этом деле лиц, и главным образом поверенного Мазурина, Петрова. По делу Протопопова о лошадях участие Давыдовского ограничилось лишь визитом его к Крадовиль с просьбой о возврате лошадей. Дело Ольденбурга о векселях, выданных Давыдовским по несуществующей доверенности его матери, возникло по заявлению самого Давыдовского. Это единственное дело, за которое может упрекнуть совесть Давыдовского, как это он и сам признает. Но выдача этого векселя была сделана Давыдовским по настоянию самого Ольденбурга, который знал, что Давыдовский не имел доверенности от матери и имел обыкновение скреплять свои гражданские сделки элементами преступного характера. В данном деле, по мнению защитника, нет состава преступления. Наше законодательство не знает подлога как преступления самостоятельного; оно смотрит на подлог, как на преступный способ действия, также как на обман, насилие, угрозы и т. д. Что касается подлога векселей, то закон наказывает преступника не за подлог собственно, а за обман, связанный с подлогом, за вовлечение векселепринимателя с помощью ложных уверений в невыгодную сделку. Между тем Давыдовский выдал векселя Ольденбургу в качестве поверенного матери по настоянию этого последнего и с ведома его. Тоже можно сказать и о векселях Серебрякова. Шишкина не обманывалась, так как по своей безграмотности и отношениям к Шпейеру верила не документу, а уверениям Шпейера. Если обвинить Давыдовского в подлоге векселя Серебрякова, придется вместе с тем признать, что вексель составлен Давыдовским, Мамоновым и Шпейером для обмана кого же?.. самого соучастника преступления, для обмана Шпейера, что немыслимо. Затем защитник просил суд разрешить ему сказать речь в защиту Давыдовского по обвинению его в подстрекательстве к убийству Славышенского, основанному на оговоре подсудимого Башкировой, после речи защитника Башкировой.

Я не хочу, да и не должен, господа присяжные, злоупотреблять вашим терпением. Не из-за вас, о нет — недели труда неустанного, недели внимания неослабного доказали, что вы сил не жалеете, когда это нужно для общего блага; я должен поступиться моим правом вот для этих десятков людей, среди которых много виновных, но много и невинных, много таких, над которыми тяготеют несчастно сложившиеся улики и не пускают их к свободе и счастью, много и таких, чье прошлое темно, от чьих дел отталкивает, но которые ждали и хотят вашего суда, хотят вам сказать, что и в них не погибло все человеческое, что и к ним не следует относиться безучастно, что и их не надо судить холодно, жестоко и бессердечно.

Защищаемый мною А. Мазурин не должен претендовать на это: с трибуны обвинения, откуда подсудимые привыкли слышать слово, от которого леденеет кровь в их жилах, слово, от которого умирает надежда увидать дом и семью и когда-нибудь встретить светлое утро свободного дня свободным человеком, с этой трибуны Мазурин услыхал иное слово — животворящее, воскрешающее. Как звуки порванных цепей узника, как слово дружбы и любви отозвалось оно в его душе: ему верят, что он невиновен, ему верят, что руки его не совершали бесчестного дела, ему возвращают незапятнанное имя, это счастье, ценность которого люди постигают только тогда, когда им грозят отнять его, разорвать, смять, погрести под тяжестью общественного приговора.