Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

У меня было письмо из Академии наук, с просьбой добыть для музея маралов — самца и самку. В это брачное время вообще все виды оленя имеют самый красивый наряд. Шерсть на них густая, хорошо прилегает к спине и бокам. Может, нам повезёт, и мы завтра отстреляем пару зверей.

Солнце ушло за полдень. Мы перебрели быструю речку Бутуй, вырывающуюся из гор, чтобы в тихих заводях, под охраной береговой тайги передохнуть. Теперь до нашего посёлка оставался один день пути, но мы свернули в ущелье и там отаборились. Палатку ставили без лишнего стука — зверь далеко слышит посторонний звук, боится его. Мы же должны были своё появление здесь держать в секрете.

Навалилась мошка. Пришлось развести небольшой дымокур для лошадей. Поставили палатку на тот случай, если нас застигнет здесь ненастье. Убрали вьюки и заготовили дров.

Василий Николаевич предлагает подняться к верхним гребням и там в скалах заночевать, чтобы не прозевать утренней зари.

Взбираемся на крутизну. За плечами котомки, ружья, в руках посохи. У меня к поясу привязан Загря.

Василий Николаевич — мой неизменный спутник по многим экспедициям. Нас сблизила любовь к природе, к скитаниям по неисследованным дебрям Сибири. Много лет мы отогревались у одного костра, топтали одну тропу, делились последним сухарём, жили одними думами. Он человек неразговорчивый, любит всё додумывать сам. На его загорелом лице глаза кажутся неприметными, но они необыкновенно пытливы, мимо них ничто не промелькнёт незамеченным.

Лес постепенно мельчает, выклинивается, не выдерживая натиска россыпей, стекающих серыми, ноздреватыми потоками сверху. С небесной высоты нас заметили беркуты. Они кругами ходят по бездонной синеве, роняя на землю пугающий крик.

На минуту я задерживаюсь передохнуть. Весь горизонт справа и слева от нас загромождён взмахами вершин, уже чуточку поседевших от снега. Между ними в провалах копятся вечерние тени. А внизу, в глубине ущелья, беснуется Бутуй. На его берегу видны палатки, кони и одинокая струйка дыма. Это наш лагерь.

Ещё небольшое напряжение, и мы у скал. Василий Николаевич, склонившись на посох, спокойным взглядом ощупывает местность и открытым ртом хватает воздух, напоённый прохладой снежников и пряным запахом разнеженных на солнце рододендронов. Я, усевшись на камень, отдыхаю. С каждым новым вдохом слабеет усталость, будто пьёшь живительную влагу, пьёшь и не можешь напиться.

Вдруг Загря вскочил и повернул морду к соседнему отрогу. Мы смотрим туда. Что-то серое мелькнуло внизу по кедрачу и быстро поднялось на гребень.

— Бык… — тихо шепчет Василий, хватая меня за руку. — Видать, нас учуял. Этот на трубу не придёт сегодня.

Я смотрю в бинокль. Верно, марал! Бежит он легко, ноги вразмёт, гребёт ими широко, во всю звериную прыть. Вот он выкатился на открытую седловину с болотцем в середине и, откинув назад рога, замер, видимо, прислушиваясь. До него метров триста пятьдесят, но в бинокль он кажется рядом, и я, как заворожённый, любуюсь им. Как чертовски он напряжён! В его застывшей позе — угроза. В широко расставленных ногах, в гордо откинутой голове, в ноздрях что-то властное, непримиримое. А какие изящные ноги, как всё в этом звере пропорционально, точно, гладко! И кажется он творением великого мастера, вылитым из светло-бурого металла.

— Что делать?.. Стрелять?! — спрашиваю я Василия Николаевича и прикладываю к плечу карабин.

— Нет, далековато, ранишь — уйдёт, а зверь, кажись, тот, какого мы ищем, — отвечает он.

Бык делает несколько торопливых прыжков, трясёт головой и с ходу падает в болото. Столб мутной воды окутывает зверя. В каком-то бешеном припадке он разбивает грязь копытами, падает в неё, вскакивает, снова падает, выворачивает рогами пласты земли и угрожающе стонет, бросая вызов невидимому противнику. Мы, затаив дыхание, наблюдаем: не часто приходится видеть марала в таком драчливом состоянии. Он ищет соперников, чтобы в первой схватке испытать свои силы.

Через минуту марал выскочил из болота весь в грязи. С рогов свисали клочья тины. Не задерживаясь, даже не стряхнув с себя прилипшую грязь, он махом бросился вверх по отрогу и скрылся за густой грядой кедрачей. Его путь в тишине дремлющих скал можно было проследить по глухому протяжному стону.

Какое-то время мы находимся под впечатлением виденной картины и молчим. Загря, после неоднократной попытки сорваться с поводка, повернулся к нам, и в его умных глазах можно было прочесть упрёк.