Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

— Здоровущий, сатана, и жирен! Такого бы свалить! — говорит Василий Николаевич, почёсывая затылок. — Думаю, уйдёт далеко.

— Не должен бы, место тут ихнее: скалы, кедрачи, поляны, — отвечаю ему. — Самку найдёт — угомонится и заревёт, Тогда-то мы и подберёмся к нему с трубой. А сейчас уйдём отсюда, чтобы место не одушить…

Отходим влево через ложок, немного поднимаемся по ольховой чаще. Идём бесшумно, как тени. Тут на склоне не так просто найти место для ночлега, тем более нам, привыкшим к таёжному «комфорту».

Нас приютил старый кедр, росший рядом со скалою. Под ним уютно, сухо и можно укрыться от непогоды. Мы быстро организуем ночлег. Василий Николаевич остаётся готовить ужин, а я с Загрей отправляюсь на верх скалы встретить вечернюю зарю и послушать, о чём шепчет старая тайга в эту осеннюю пору.

Поднимаемся по узкому гребню, усеянному обломками гранита. Всё шире и дальше уходит горизонт. Мутнеет синева далёких гор.

Вот мы и наверху.

Я присаживаюсь на камень у края глубокого обрыва. Достаю кисет и с каким-то никогда не испытанным наслаждением закуриваю: отрываю бумажку, насыпаю махорки, уравниваю и начинаю крутить цигарку. А сам не свожу глаз с полян, что лежат подо мною. Кобель, усевшись на задние лапы, прислушивается, лениво шевеля ушами. Где-то за зубчатой грядой гольцов ещё не угасли последние лучи солнца. День ушёл. Над дикой рекой копится прозрачный туман, окутывая ущелья сумраком. Ни звука, будто здесь нет ни единого живого существа. И эта тишина создаёт впечатление первобытности и беспредельности.

Наконец, вижу: из перелеска соседнего отрога, словно привидение, выходит бык-марал, небольшой, но рогастый. Бесшумными шагами он поднимается на выступ скалы и настороженно замирает над пропастью. Я забываю про карабин, про Загрю: И вдруг из-за Бутуя, от скал, что нависают над рекою, в мёртвую тишину наступлющей ночи врывается рёв. В этой первой песне, ещё робкой, звучит с неповторимой силой и призыв, и угроза.

Вздрогнула тайга, ожили скалы, нетерпеливо взвизгнул Загря. Тотчас же с далёких-далёких мысов, прикрытых вечерним сумраком, долетает ответный рёв, строгий и басистый. А бык, что на соседнем отроге, продолжает стоять, прислушиваясь, как бы пытаясь разгадать по звуку силу ревущих противников. Он вытягивает шею, приподнимает голову, хочет сам зареветь, но из открытого рта у него вырывается только тихое мычание.

Снизу, из тёмных лощин, неслышно, воровски подкрался туман, неотвратимый, как ночь, и всё вокруг нас утонуло в белесоватой мгле.

Где-то за туманом погасала заря. Темень холодная, густая свалилась на горы.

Спускаюсь к Василию Николаевичу. Ноги скользят на крутых склонах, поросших поблекшей травою, срываются камни, уносят в невидимую глубину ущелья грохот обломков. Откуда-то наплывает протяжная песня марала.

Под кедром горит костёр, оттеснив от стоянки мрак наступившей ночи. Рядом с огнём ворох хвои для постели. Пахнет кашей, вяленой сохатиной, но ужин всё ещё не готов.

— Слышал? — спрашивает Василий Николаевич, кивнув головою в сторону Бутуя.

— Как же, слышал. Сам чуть не заревел от радости…

— В прошлом году первый двенадцатого числа запел, а нынче раньше, видно, нетерпение…

Туман незаметно исчез. Всё уснуло. Над нами дремлют каменные сторожа да мутится тучами небо. Какое блаженство костёр! Сядешь так вот, возле него, обнимешь сцепленными руками согнутые в коленях ноги и смотришь, как огонь пожирает головешки, как в синих вспышках плавятся угли. Кажется, ничто так не располагает к раздумью, как костёр.

После ужина спать. Но разве уснёшь? Неугомонное воображение рисует одну за другой картины. То я слышу рёв, то лай Загри, то бегу наперерез удирающему маралу. Промучился до полуночи и встал. У огня сидел Василий Николаевич, погружённый в свои думы.

Я поправил костёр, повесил чайник.

Никогда утро не было таким желанным, как в этот раз.

Но что случилось? С мутного неба повалил белыми хлопьями снег. В природе всё оцепенело в ожидании чего-то неизбежного. Неужели так страшны эти невесомые пушинки, хрупкие создания облачного мира?

Пушинки не тают на остывшей земле, они копятся, сглаживая шероховатую поверхность. Под их покровом исчезают бугры, россыпи, зелень...

Перед утром тучи свалились на запад, поднялась запоздалая луна и какая-то ночная птица крыльями потревожила настывший воздух.

— Пора, до рассвета надо выйти к верхним полянам и «зареветь», — говорит мой спутник, поднимаясь от костра.