Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

— Вы правы, Гурьяныч, не бережём природу, порою бываем даже беспощадны к ней. А ведь она как будто и охраняется хорошими законами, но законы — сами по себе, а браконьеры — сами по себе. Вы говорите, на ружья надо наложить запрет, но это, мне кажется, всего лишь полумера. Надо, чтобы у каждого из нас в сердце жила любовь к лесу, к зверю, к птице. Надо, чтобы у нас побольше было таких ребят, как Пашка. Уж они не позволят никому глумиться над природой…

— Дожить бы мне до этих лет! — говорит старик, поднимаясь и с грустью поглядывая на меня. — Они придут, разрази меня гром, придут! А на Пашку я тоже надеюсь. Он, шельмец, хотя ещё и не оперился как следует, спуску не даст охальникам. Подрасти бы ему скорее…

Мы прощаемся. Долго жмём друг другу руки. Вглядываюсь в лицо Гурьяныча — встретимся ли мы ещё когда-нибудь?

Не часто попадаются в жизни такие интересные люди, цельные натуры, как этот старик смолокур. Всё в нём доброе, прозорливое, умное. Эта доброта от леса, от общения с природой.

Я провожаю его за калитку. Мы ещё раз крепко пожимаем друг другу руки, и он уходит в темноту.

Возвращаюсь в комнату, сажусь за письма. О них обычно вспоминаешь в последние минуты сборов.

В доме тишина. Только ветер надоедливо стучит ставней, да на крыше гремит оторванный железный лист. Мне вдруг кажется, что кто-то неслышно вошёл в комнату, стоит за моей спиной. Оглядываюсь:

— Пашка! Ты что так поздно?

Вид у него ужасный. Он без шапки. Волосы взлохмачены. В глазах ярость. Парнишка с трудом выговаривает:

— Борьку убили!..

— Я уже знаю.

— Дайте ружьё, я им такое, устрою за козлёнка!..

— Что ты, милый мой, успокойся. Дедушка завтра сам съездит туда, разберётся.

— Не дадите? — в его глазах решимость. Он выжидающе косит на меня горящие глаза.

— Нет, не дам… Ты успокойся, без тебя разберутся.

— Обойдусь и без ружья, — бросает он, выскакивая из комнаты.

Я ловлю его в прихожей. Парнишка отчаянно сопротивляется, и мне с трудом удаётся удержать его.

Затаскиваю Пашку в комнату. Крепко держу его за руки. Он не сдаётся. Тяжело дышит, не смотрит мне в глаза. Слышу, как бурно стучит его сердце.

— Ты что задумал? Молчание.

— Лучше скажи. Тогда вместе решим, что делать. Самовольничать тут никак нельзя.

Парнишка лёгонько двигает плечами, пытаясь высвободить руки, и поворачивает ко мне красное, запорошенное яркими веснушками лицо.

— Никогда им не прощу. Отрыгнется им Борька, вот увидите!

— Наказать их, конечно, надо, но по закону, а ты сразу за ружьё!.. На что это годится? Долго ли с ружьём до беды?!

— Это я для смелости, — оправдывается Пашка.

— Для смелости… Ты ещё слишком мал, чтобы самому решать такие вопросы. Положись на дедушку. Он непременно придумает, как поступить с браконьерами. Не отступится. А тебе советую выбросить из головы свою затею. Вытаскивай из чехла мой спальный мешок, забирайся в него и спи.

Пашка постепенно успокаивается. — Ладно, можно и остаться, —примирительно говорит он.

Соблазн был велик — заснуть в походном меховом мешке. Пашке это даже не снилось. Он с удовольствием достаёт мешок, стелет его на полу, раздевается и, забравшись поглубже, затихает.

— Спокойной ночи! — говорю я, довольный наступившим перемирием.

Парнишка что-то бурчит в ответ и в избе опять становится тихо. Только ветер по-прежнему стучит скрипучею ставней.

Снова сажусь за письма. Скучающий хозяйский кот, усевшись рядом на табуретке, что-то доверчиво бормочет мне о своей кошачьей жизни. Пашка не спит, беспрерывно ворочается, вздыхает, что-то трудно додумывает.

— Дядя… — вдруг слышится его голос.

Я поворачиваюсь к нему. Он сидит на спальном мешке.

— Ты почему не спишь?

— Зачем они убили Борьку? — Голос его дрожит. Он с трудом сдерживает слёзы. — Я сейчас подниму всех своих ребят, побежим в бор, найдём их…

— Ты с ума сошёл — ночью в бор! Кто это тебе позволит?! — И я строго погрозил ему пальцем. — Говорю, дедушка им не простит, найдёт на них управу законом.

— Пусть дедушка по закону, а мы им сами что-нибудь устроим: на всю округу опозорим за Борьку так, что ни в тайге, ни в посёлке места им не будет. Вот посмотрите!..

— Успокойся, Пашка, никуда я тебя не пущу, а тем более собирать ребят. Спи. Утром поедешь со мною на аэродром.

— Возьмёте? — снова обрадовавшись, недоверчиво спрашивает он. — Ох, как мне охота близко посмотреть самолёт!

— Это я тебе устрою: и самолёт посмотришь, и проводишь меня. Я уезжаю надолго. Не знаю, встретимся ли мы ещё когда-нибудь с тобой, Пашка?