Григорий Федосеев - Пашка из Медвежьего лога

— Меня, Гурьяныч, другое беспокоит. Потап ведь теперь от нас не отстанет, а брать с собою никак нельзя. И спирта у нас нет.

— Спирта нет… — соглашается он и вдруг спохватывается: — И не дал бы. Негоже переводить на него добро! Что-нибудь придумаем, — заключает старик убеждённо.

Я складываю постели, палатку, вещи — пора собираться в обратный путь. Думаю о Пашкиной причуде — остаться с Потапом в тайге. Завидую парнишке: он весь полон мальчишеских мечтаний. Мне понятен жар, с каким он упрашивал Гурьяныча оставить его в лесу. Представляю себе странствующего по тайге Пашку с медведем. Выдержал бы он борьбу за существование? Голод научил бы его догонять козла, подкрадываться по-рысьи к добыче, лазить по деревьям с быстротою обезьяны, попадать камнем в птицу с точностью пули. Как всё это соблазнительно для Пашки! Пусть это живёт только в его мальчишеском воображении. Осуществи Пашка своё дикое желание, останься с Потапом в тайге и выживи — что бы он мог порассказать людям о природе?!

Я всё больше и больше привязываюсь к этому мечтательному, смешному конопатому парнишке из Медвежьего лога. Его с какой-то необыкновенной силой тянет в непознанный мир природы, он заражён мечтою о подвиге, и я уверен, что он рано или поздно совершит что-то смелое, большое, красивое, что его жизнь будет полна опасностей, риска, напряжений.

Пашка возвращается грустный. Вешает чайник на таган. Подходит к старику, сидящему на корточках у костра.

— Дедушка…

— Ну что ещё тебе?

— Возьмём с собой медвежонка?

— Бабушке для забавы, что ли? Она и без Потапа натерпелась от нас с тобой. К тому же медведю наречено природой тут, в лесу, быть, нечего без нужды неволить зверей.

Пашка упрямо молчит.

Всходит солнце. Тает в прохладном утре позолоченный туман. Тайга, ещё не успев просохнуть от ночного дождя, уже хмурится. Над ней, там, где синеет небо, плывут гонимые ветром лёгкие облака, холодком тянет от этих воздушных громад. Они навевают уныние на лес, на птиц, на людей.

Потап, деловито обшарив стоянку и подобрав языком всё, что считал съедобным, улёгся поодаль от костра, занялся своим туалетом. Он тщательно вылизывает мокрую шерсть на лапах, на груди, на боках… На морде беспечность. Глаза слипаются…

— Уснул, — говорю я шёпотом, кивая на медведя. — Давайте незаметно уйдём.

— Что ты — незаметно! — возражает Гурьяныч. — И у сонного зверя слух начеку. Его не обманешь. Да и нет надобности. Я думаю, не пойдёт он за нами. Теперь, побыв один в тайге, не расстанется с вольной жизнью. А ещё через месяц-другой совсем одичает, бояться человека станет. Так что таиться от него нам нечего. Я уж знаю…

Залит огонь. Завьючена Кудряшка. Гурьяныч берёт в руки повод, последний раз по-хозяйски осматривает стоянку. Медведь просыпается, настораживается и с беспокойством следит за нами.

Что тревожит зверя в эту минуту?

— Дедушка, мы его в цирк отдадим, пусть идёт с нами, — умоляет Пашка.

Старик строго грозит внуку посохом, смотрит на небо и шагает к речке. Медведь вскакивает, ковыляет за нами, но вдруг замирает на месте: идти за людьми или остаться?

Мы с Пашкой беспрерывно оглядываемся. Потап вдруг снова бросается неуклюжими прыжками по нашему следу и опять останавливается, упёршись широко растопыренными лапами в мягкую землю. В его позе — твёрдое решение: ни шагу дальше!

Мы перешли ручей и, прежде чем скрыться в тайге, ещё раз оглянулись. Это были незабываемые минуты. Потап стоял на месте. Он навсегда оставался в тайге, Лес победил. Тайга оказалась ближе, дороже беспечной жизни среди людей.

— Прощай, Потап!

На второй день, в полдень, мы прошли последний перевал. Старик подвёл нас к толстой берёзе, примеченной им три дня назад, срубил её и осторожно содрал кору одним большим пластом, скрутил трубкой, уложил на вьюк, и мы тронулись дальше.

Справа блеснуло крошечное болотце. За ним — равнина в пятнах озёр. Остались позади холмы.

— Куда Пашка девался? — вдруг спрашивает Гурьяныч.

— Недавно шёл следом за Кудряшкой, — растерянно отвечаю я.

— Уж не на озеро ли убег? Ему это раз плюнуть! Я тут подожду, а ты сходи за ним, приведи. Ежели супротив пойдёт — с ним такое бывает, — так ты его моей рукой пониже пояса.

Иду назад. Понять не могу, куда мог исчезнуть парнишка… Миную холм, вижу, в просвете между стволов лиственниц, сидит на корточках Пашка на нашем следу и, нагнувшись, что-то делает. Я крадучись подхожу к нему сзади, заглядываю через плечо — ничего не вижу.