Пер Рудлинг - ОУН и УПА - исследования о создании исторических мифов. Сборник статей

Украинская наука была длинной изолированной дисциплиной, полностью ополитизированной и с явным недостатком объективности [203] Markus Huss, “Male Historians in Exile: Constantly Relating to Their Background,” Baltic Worlds 3, no. 1 (2010): 17–18. . Изменение пришло с расширением политики идентичности, мультикультурализма и «этнических» исследований в 1970-х годах. После основания академических учреждений на «этнической» основе, значение националистов начало отождествляться с внедрением в академическое направление.

С 1970-х годов, новое поколение националистических ученых, симпатизирующее наследству ОУН, и осваивающее язык политической корректности, пыталось превзойти область украинских исследований. После распада СССР и примирения ОУН и УПА все более осторожно излагали свой антиколониализм, словно голосом подчиненного, и в Канаде, под эгидой официального мультикультурализма [204] Some of the more prominent examples are found in the writings of Mykola Riabchuk, according to whom “Ukraine is not just a ‘normal’ nation,” but rather, “a postcolonial country shared near equally by the ‘aboriginal’ and ‘settler’ communities.” Riabchuk juxtaposes the “aboriginal” Ukrainains to the Sioux population with (non-Ukrainian) “settlers” and invokes Hollywood images of Dances with Wolves. Under these conditions, Riabchuk argues that a part “of Bandera’s legacy remains relevant — that of patriotism, national solidarity, self-sacrifi ce, idealistic commitment to common goals and values.” Mykola Riabchuk, “Bandera’s Controversy and Ukraine’s Future,” Russkii vopros, no. 1, 2010: http://www.russkiivopros.com/?pag=one&id=315&kat=9&csl=46#_edn13 (accessed April 28, 2010); idem, “Ukraine: Revisiting a ‘Success Story’?” Transitions Online, issue 10/17/2006: 4. On Riabchuk’s use of postcolonial rhetortic in the service of nationalism, see Rudling, “Iushchenkiv fashyst,” in Amar, Balyns’kyi, and Hrytsak, Strasti za Banderoiu, 254, and Roman Dubasevych, “Dity rozpachu,” zakhid. Net, December 20, 2010: http://zaxid.net/article/82258/ (accessed December 20, 2010). . Пронационалистические историки, в общем, провалили продвижение их националистических героев, и использовали их в качестве щита для защиты националистских мифов, в которые они были социализированы [205] Following president Yushchenko’s designation of Stepan Bandera as Hero of Ukraine in January 2010, CIUS director Zenon Kohut defended Bandera and denied the fascist nature of the OUN. Zenon Kohut, “Ukrains’kyi natsionalizm,” 145–146, and Rudling, “Iushchenkiv fashyst.” . До недавнего времени почти не было критических исследований украинских научно-исследовательских институтов [206] Only in the past few years have scholars started to give these institutions serious attention. See, for instance, O’Connor, “The Munich Institute for the Study of the USSR;” Holian, “Anticommunism in the streets”; Julia Delande, “‘Building a Home Abroad’—A Comparative Study of Ukrainain Migration, Immigration Policy and Diaspora Formation in Canada and Germany after the Second World War,” Ph. D. Dissertation, Hamburg University, 2006; Huss, “Male Historians in Exile”; Rossoli#ski-Liebe,“Celebrating Fascism.” .

Подобно Советам, эмигранты-националисты отчаянно охраняли свои архивы, и их историки отразили Советское хождение по партийной линии [207] Frank Golczewski, “Besprechung,” Jahrbuch für Geschichte Osteuropas, 44, no. 4 (1996): 592 ff, cited in Bruder, “Den ukrainischen Staat,”12. . Группа Лебедя управляла их архивами напряженно, показывала документы выборочно, перепечатывая, редактируя, или иначе манипулируя документами, чтобы составить выборочную версию прошлого, особенно за период 1941–1942 годов, когда сотрудничество ОУН с Нацистской Германией было наиболее интенсивным [208] Berkhoff and Carynnyk, “The Organization of Ukrainian Nationalists,” 149; Himka, ”War Criminality,” 11; Bruder, “Den ukrainischen Staat,” 12–13; Krzysztof Lada, “Creative Forgetting: Polish and Ukrainian Historiographies on the Campaign against the Poles in Volhynia during World War II,” Glaukopis, no. 2/3 (2005): 346; Himka, “First Escape: Dealing with the Totalitarian Legacy in the Easrly Postwar Emigration,” paper presented at the Workshop on “National Politics and Population Migrations in Central and Eastern Europe,” Center for Austrian Studies, University of Minnesota, Minneapolis, 7–8 April, 2006, 7; idem, “Central European Diaspora,” 22; Jeffrey Burds, “Access Restrictions in Central European Archives,” round table discussion at the fortieth national convention of the American Association for the Advancement of Slavic Studies, Philadelphia, November 23, 2008. . Только с открытием Советских архивов стало возможным сравнить настоящие документы с «подчищенными» версиями публикаций диаспоры [209] Thus, only in 1996 did a complete version of Stets’ko’s Akt of June 30, 1941, retaining the statement that the Ukrainian state would “cooperate closely” with Nazi Germany, appear in print. Volodymyr Serhiichuk, ed., OUN-UPA v roky viiny: Novi dokumenty i materialy (Kyiv: NAN Ukrainy, 1996), 239–240. Confronted with primary documents that establish the anti-Semitic nature of the OUN, pronationalist historians have sometimes dismissed them as Soviet forgeries. See, for instance, Taras Hunczak, “Problems of Historiograhy: History and Its Sources,” Harvard Ukrainian Studies 25 (2001): 129–142. For a discussion of this, see Himka and Kurylo, “Iak OUN stavylasia do ievreiv?” 253. . Однако, многие из государств постсоветского пространства продолжают представлять документы выборочно, или имеют установленных пропагандистских или идеологических цензоров, устанавливают ограниченный доступ к документам и создают националистическое, поучительное, патриотическое прошлое [210] Burds, “Access Restrictions,” 2008. .