Сергей Степняк-Кравчинский - Андрей Кожухов

Тощий и длинный Шмуль приютился на высоком деревянном стуле, у которого недоставало одной ножки.

- Ваши спутники с вами? - спросил я.

- Да.

- Все трое?

- Все трое. Двое мужчин и одна дама. Я оставил их у Фомы. Нам нужно быть по ту сторону завтра утром. Вы все приготовили, надеюсь?

- Да, все устроено. Они будут на той стороне в восемь часов. Но...

Шмуль нерешительно замолчал и стал почесывать левую сторону носа, вопросительно поглядывая на Давида.

- В чем дело? - спросил тот, взглянув на него.

- Видите ли, времена плохие теперь, да и солдаты стали жадны. Мне очень, очень трудно было уговорить их, - сказал Шмуль, поднимая глаза к потолку, - и мне пришлось заплатить им больше, чем...

- Если это правда, Шмуль, то вы совершенно напрасно это сделали, небрежным тоном заметил Давид.

- Почему напрасно? Разве мне не следовало угодить вам?

- Не в том дело. Нужно держаться установленных цен. Это - торговое правило. Чем больше вы дадите, тем больше с вас будут требовать. Помните это, друг мой, и держитесь своих цен. Это - правило.

- Вам хорошо говорить, пан Давид! - обидчиво сказал контрабандист, разыгрывая роль угнетенной невинности. - Но как же мне было не уступить? Ведь они господа, а не я.

- Умный человек должен уметь убедить их, - невозмутимо ответил Давид. Представьте себе, - прибавил он с веселым выражением своих больших глаз, что вы попросили бы у меня прибавки к условленной цене. Я не говорю, что вы это сделали бы, но предположим это на минуту. Я бы только ответил вам, что рыба ищет, где глубже, а покупатель - где дешевле. В делах нужно соблюдать выгоду. Граница велика, а солдат много. Если человек не держится условленной цены, зачем вам держаться человека? Не правда ли?

Давид добродушно улыбнулся и стал набивать свою короткую деревянную трубку.

Он, конечно, сейчас догадался, к чему Шмуль ведет разговор, и твердо решился не уступать. Расчетливость в трате революционных денег он считал священным долгом для члена партии. Но он не имел обыкновения обходиться сурово с людьми, если не было для этого необходимости.

- А как поживает ваша семья? Я забыл спросить раньше. Все здоровы, надеюсь?

- Здоровы, благодарю вас, - угрюмо отвечал Шмуль, замышляя более решительную атаку на Давида: ему вовсе не хотелось упускать такого удобного случая.

- Ничего нового в деревне? - продолжал Давид, беззаботно покуривая трубку.

- Да, есть, - ответил контрабандист кислым тоном и принялся рассказывать о том, какие строгости пошли теперь на границе.

- Вы знаете, что Ицка вернулся? - спросил Давид, выпуская изо рта облако дыма.

У Шмуля упало сердце. Ицка, или Исаак Перлгланц, был очень ловкий контрабандист, пользовавшийся хорошей репутацией среди своих собратьев. Давид иногда вел дела с Ицкой, и Шмуль опасался, что тот хочет его вытеснить.

- Разве? - отозвался он слабым голосом. - Я этого не знал.

Он взглянул испытующим взором на своего собеседника. Но Давид сидел совершенно невозмутимо.

- Мне Фома сказал. Вот все, что я знаю, - отвечал он.

"Все пропало, - подумал Шмуль. - Он знает обо всем, и его невозможно обойти".

- У ваших друзей много багажа? - спросил Шмуль деловым тоном, как будто между ними никогда не было ни тени недоразумений.

- Несколько узлов. Ваш мальчик может снести все.

- Так я его пошлю завтра к Фоме. Деньги на той стороне?

- Да, но помните, что от них вы не должны брать ничего. Только маленькую записку, что они благополучно переправились.

Шмуль грустно кивнул головой в ответ. Это было тоже одной из его претензий к молодому человеку. Давид был очень строг, даже жесток в этом отношении: Шмуль слишком хорошо это знал.

Обиженный контрабандист тряхнул длинными пейсами и торопливо осведомился о погоде в Петербурге, чтобы изменить неприятное направление своих мыслей.

Но его дурное расположение духа сменилось приятным ожиданием, когда Давид спросил его, будет ли он здесь через месяц.

- Я отправляюсь за границу, - объяснил молодой человек, - и мне нужно будет переправить сюда много вещей.

Шмуль почмокал губами. Это было вознаграждением за испытанное им поражение.

Он не стал предлагать вопросов. Давид этого не любил и никому не сообщал больше, чем сам считал нужным.

- Вы не забудете меня, надеюсь? - сказал Шмуль.

- Конечно, нет. Только вы должны быть на месте. Я вам напишу заранее, чтобы вы могли приехать.

После этого они стали толковать о накладных, о провозе и т.п., и Шмуль не выказывал уже никаких знаков протеста. Они расстались по-приятельски, и контрабандист остался с двойственным чувством эстетического наслаждения деловитостью Давида и досады на крушение своих планов.