Сергей Степняк-Кравчинский - Андрей Кожухов

- Что же вы сделали? - спросил Андрей упавшим голосом. - Узнали вы что-нибудь окончательно?

- Да. Мы прошли мимо дома. Я оставил тележку товарищу, а сам обошел вокруг и задами вернулся к дому со стороны реки. Дочь садовника работала в огороде; я с ней заговорил, и она рассказала, что в доме был взрыв, что Заика лежит без чувств и что в его квартире полиция. Я попросил ее никому обо мне не говорить и спрятался за кусты у забора. Мне в щелку видны были ворота и часть двора. Там стояли две тюремные кареты; я видел, как вынесли на носилках Заику и положили в одну из них, а в другую выносили и укладывали разные вещи: ящики, потом какие-то склянки, а потом и бомбы, одну за другой, с большой осторожностью. Я не стал больше смотреть и поспешил к вам, чтобы рассказать... Больше мне нечего было ждать.

Да, больше нечего было ждать, не на что было надеяться! Андрей видел это ясно. Будь только у него бомбы, он не посмотрел бы ни на что и пошел бы завтра разбивать конвой, хотя враги и были предупреждены. Но теперь всему конец, все потеряно! Через четырнадцать часов Зина, Борис, Бочаров и Василий будут повешены. Ни для кого из них нет спасения. А они так надеялись, они так были уверены, что их путь к эшафоту будет путем к свободе... Лучше бы и не начинать ничего, чем возбудить в них такие надежды и так жестоко обмануть в последнюю минуту.

Ни у кого не было охоты прерывать молчание. Это была одна из тех минут, когда каждый доволен, что не он предводитель и не на нем лежит обязанность указать выход из безвыходного положения.

- Что же нам теперь делать? - спросил Давид, высказывая вслух общее чувство.

Подняв свою опущенную голову, Андрей увидел, что все глаза устремлены на него с тем же вопросом.

Это очень удивило его.

- Что нам теперь делать! - воскликнул он. - Да разве вы не видите, что единственное, что мы можем сделать теперь для наших друзей, - это известить их поскорее, что всякая надежда потеряна, чтобы дать им хоть сколько-нибудь приготовиться к завтрашнему дню.

Что-то похожее на болезненный стон протеста пронеслось по комнате. Совет был слишком неожидан, слишком странен, в особенности от Андрея. Большинство присутствующих не пришло еще ни к какому определенному заключению, вполне полагаясь на своего вожака. Безнадежное решение, успевшее созреть в уме Андрея в эти несколько минут, было неожиданностью для его товарищей.

Раздались возражения, которые становились все громче и громче. Говорили, что попытка должна быть сделана, хотя и без бомб. Их пятьдесят человек, готовых биться до последней капли крови. До завтра можно собрать еще по крайней мере столько же. В оружии тоже недостатка не будет. Зачем бросать дело?

Самым горячим сторонником борьбы во что бы то ни стало был Ватажко. С резкостью, свойственной в подобных случаях молодым людям, он настаивал, что отступление было бы позором для революционеров и преступлением перед товарищами. К удивлению Андрея, Давид склонялся на ту же сторону. Но он уже принял решение, и оно было бесповоротно. Что могла сделать горсть людей с револьверами и кинжалами против сомкнутого строя штыков и ружей, особенно теперь, когда власти предупреждены? Ничего из попытки не выйдет, кроме бесплодной бойни. Она даже не одушевит никого как пример, а, напротив, вызовет всеобщее уныние.

- Ну так сидите себе дома! - вскричал Ватажко, теряя всякое самообладание. - Мы пойдем одни, а уж не станем смотреть сложа руки, как будут вешать женщину.

В эту минуту Андрей был не способен обидеться или говорить о партийной дисциплине.

- Друг мой, - сказал он, кладя руку на плечо юноши, - зачем вы хотите омрачить последние минуты наших дорогих друзей? Мы не можем спасти ни одного из них; нас всех только перебьют перед их глазами. Зачем же нам прибавлять этот ужас к их и без того тяжелому испытанию.

Ватажко повесил голову и замолчал. Никто не возражал больше. Собрание уныло разошлось расстраивать все, что было ими сделано, а Андрей поспешил исполнить последний долг по отношению к приговоренным: сообщить им о случившемся, чтоб они не питали ложных надежд.

Такие люди, как они, должны встретить смерть лицом к лицу, а не быть схваченными ею сзади, точно в какой-то недостойной игре.

Он отнес свое письмо тюремному сторожу, через которого шла переписка. Впоследствии он узнал, что оно в тот же вечер дошло по назначению. Зина даже ответила на него от имени всех товарищей. Это предсмертное письмо ее вовсе не было печально, а напротив, бодро и светло. Но когда Андрей читал его, сердце его рвалось на части, и он, этот человек с железными нервами, рыдал, как ребенок, потому что, будучи задержано при передаче, оно попало к нему лишь через два дня, когда все уже было кончено и рука, писавшая эти трогательные строки, была холодна и неподвижна, а продиктовавшее их сердце застыло навек.