Фильм, конечно, веселый. Вот только все эти хомуты, гармони, платья и горы арбузов, которых никто из жителей станицы не видел отродясь, свозились туда со всего района. И в лучшем случае такая отработка высоких гонораров могла вызвать лишь смех. В худшем? Ну до этого дело так и не дошло, и вплоть до 1990 года Хрущев и Суслов, политические наследники Сталина и Жданова, будут указывать Гроссману, Твардовскому, Пастернаку и Шостаковичу, как им надо писать романы, стихи и музыку. И вся беда советских людей и была как раз в том, что ничего, кроме кухонного возмущения и смеха, все эти указания у них не вызывали.
Потому и писали возмущенные генералы в ЦК с требованием запретить «Иронию судьбы» Э. Рязанова как совершенно безнравственное произведение, не отвечавшее... Черт знает их чему... Но вместе с тем эти самые так заботившиеся о всеобщей нравственности генералы без зазрения совести использовали на своих усадьбах труд подневольных солдат и выпускали в море неисправные подлодки.
Да, о Сталине и его отношении к искусству написаны целые тома, но... какой во всех этих исследованиях смысл? В несвободном обществе не может быть настоящего искусства по той простой причине, что истинное творчество всегда подсознательно.
Ну а все то, что идет от слишком уж преданного режиму сознания, рано или поздно превращается в те самые строки, которые распевали при развитом социализме по радио: «В небе солнце светит мудро, от Байкала до Амура мы построим магистраль...» Которую, надо заметить, так и не построили...
Конечно, и в сталинскую эпоху у нас было достаточно произведений литературы и музыки, которыми мы можем гордиться и сегодня. Но всем своим величием они были обязаны в первую очередь тем действительно талантливым людям, которые даже при Сталине находили в себе силы творить не за страх, а за данный им свыше талант. И страшно себе представить, что было бы с мировым искусством и литературой, если бы Винсент ван Гог и Поль Гоген, Сальвадор Дали и Анри Матисс, Франц Кафка и Альбер Камю, Клод Ашиль Дебюсси и Рихард Вагнер творили бы во времена «ждановщины», а Жана Поля Сартра редактировал бы Суслов...
Да что там Вагнер! В нашей стране и своих загубленных талантов хватало. И чего стоят в этом отношении такие величины, как Алексей Толстой и Михаил Шолохов. Да, они были обласканы властью, но эта ласка была лаской хозяина к своей собаке, и пока эта самая собака не огрызалась, ее кормили и холили. Но стоило ей только... нет, даже не укусить, а хотя бы показать клыки, как в ход сразу же шла плеть...
А Горький, вынужденный последние годы своей жизни наступать на горло собственной песне? Но, увы... другого не могло и быть, потому что всю художественную жизнь в Советском Союзе определяли не «кубизмы» и «неоимпрессионизмы», а лично Сталин. И главное для него — не забота о талантливых творцах, а воспевание «его» страны и «его» социализма. Все остальное вторично...
Иначе даже Сталин, с его иронией и умом, вряд ли бы допустил выход на экраны ужасного по своей бездарности и прямо-таки безграничному прославлению своего «военного гения» в таком фильме, как «Падение Берлина». А памятник Сталину на Волго-Донском канале, на который пошло 33 тонны меди и который был памятником уже не человеку, а какому-то страшному языческому богу, которому уже нельзя было задавать вопросов, а можно было только молиться и падать перед ним ниц.
И только раз за все время его правления в нем, похоже, проснулось нечто, похожее если и не на совесть, то хотя бы на справедливость. Произошло это в тот день, когда известный советский скульптор Вучетич представил на суд Сталина два сделанных им эскиза для памятника, который должен был быть установлен в берлинском Трептов-парке. На одном из них был изображен Сталин, на другом — солдат с девочкой на руках.
«Посмотреть работу пришло довольно много народа, — вспоминала Светлана Аллилуева. — Все столпились вокруг фигуры Сталина и громко высказывали свое одобрение. Наконец, появился Сталин. Он долго и мрачно разглядывал свое изображение, а потом, повернувшись к автору, неожиданно спросил:
— Послушайте, Вучетич, а вам не надоел вот этот, с усами?
Затем, указав на закрытую фигуру, спросил:
— А это что у вас?
— Тоже эскиз, — ответил скульптор и снял бумагу со второй фигуры...
Сталин довольно улыбнулся и сказал:
— Тоже, да не то же!
И после недолго раздумья заключил:
— Вот этого солдата с девочкой на руках, как символ возрождения Германии, мы и поставим в Берлине на высоком холме! Только автомат у него заберите... Тут нужен символ. Да! Вложите в руку солдата меч! И впредь пусть знают все — плохо тому придется, кто вынудит его этот меч поднять вновь!»
Читать дальше