Екатерина Глаголева: Повседневная жизнь европейских студентов от Средневековья до эпохи Просвещения

Иезуиты поощряли за заслуги призами и лавровыми венками, но не только. Нередко ученик переходил в следующий класс в течение учебного года. Индивидуум не должен был подстраиваться под уровень класса. Обычный срок обучения в Клермонском коллеже составлял семь лет, но одаренный ученик мог перескакивать через ступени. А вот учителя-англичане в московской Навигацкой школе «остропонятных» учеников, забегавших вперед, бранили: дожидались бы отстававших товарищей, как доносил царю Петру заведовавший ею Алексей Курбатов.

Рене Декарт (1596–1650) поступил в Коллеж Ла Флеш восьмилетним и проучился там десять лет. Способный мальчик был болезненным, а потому ему позволяли утром заниматься лежа в постели.

Французским нововведением, распространившимся затем по Европе, были «хозяйственные коллежи» (где обучали, например, межеванию) — аналог современных профессионально-технических училищ.

Арман Жан дю Плесси де Ришельё (1585–1642) девяти лет от роду начал учебу в Наваррском коллеже, где в свое время получали образование французские короли Генрих III и Генрих IV. Там изучали грамматику, вольные искусства (в общей сложности четыре года) и философию, курс которой включал логику и основы естественных наук (еще два года). Воспитанники овладевали основами стихосложения и прозы, развивали в себе способности к полемике и ученому спору. В 15 лет, по выходе из коллежа, Арман блестяще владел латынью, прилично говорил по-итальянски и по-испански, в деталях знал античную историю, а также сформировал характер, подчинив себя строгой внутренней дисциплине.

Став кардиналом, он пригласил во Францию Яна Амоса Коменского (1592–1670), известного на всю Европу чешского педагога, но тот предпочел работать в протестантских странах — Англии, Швеции, Голландии. Его идеей была «пансофия» — «всеобщая мудрость»: всех надо учить всему, не проводя различия по материальному, религиозному или половому признакам. Коменский отвергал зубрежку, не говоря уже о телесных наказаниях, и уделял повышенное внимание «полезным знаниям». Например, он считал, что не надо зацикливаться на латыни, лучше подробнее изучить географию, историю или биологию. Ученика нужно прежде всего научить думать самостоятельно и развить его вкус, приохотить к получению знаний, и тогда он будет учиться всю жизнь.

Идеи Коменского всё-таки опережали свое время, а потому привились не сразу, даже в «просвещенной» Европе. Что уж говорить о России! Например, Петр I сам решал, какие науки полезны, а какие нет. Однажды дворянские дети-«гуманитарии», не желавшие поступать в Навигацкую школу, массово записались в Славяно-латинскую академию. Петр велел взять несостоявшихся богословов в Петербург в Морскую академию и в наказание заставил забивать сваи на Мойке.

Если сирота Коменский всеми своими достижениями в жизни был обязан полученному образованию, то в петровской России попасть в школу считалось страшным несчастьем. Детей забирали насильно, держали в тюрьмах и «за караулом». В рязанскую школу, открытую в 1722 году, набрали 96 учеников, но из них 59 бежали. Вятский воевода Чаадаев, желавший открыть в своей провинции цифирную школу, встретил противодействие со стороны духовенства, в том числе епархиальных властей. Чтобы набрать учеников, он разослал по уезду солдат воеводской канцелярии, которые хватали всех годных для школы и доставляли в Вятку. Дело, однако, не удалось. В цифирных школах обучали грамоте, письму, арифметике и частично геометрии — этим ограничивалась тогдашняя программа начальной школы. К концу царствования Петра таких училищ насчитывалось до полусотни: они были заведены во многих уездных городах, но не во всех губернских. Петру не удалось сделать их всенародными: в них обучались преимущественно, если не исключительно, «дьячьи и подьяческие дети», то есть юношество, предназначенное для приказной службы.

В 1721 году сподвижник Петра I Феофан Прокопович в Петербурге при своем доме на Аптекарском острове создал школу для сирот и детей бедных родителей. Учили в ней русскому, латинскому и греческому языкам, рисованию, пению, игре на музыкальных инструментах и некоторым другим наукам — как в Европе. Но просуществовала эта школа недолго.

Майор Данилов, учившийся в 1730-х годах в Московской артиллерийской школе вместе с сотнями других дворянских детей, впоследствии оставил записки, в которых есть несколько занятных эпизодов, живописующих отечественное образование. Одна барыня, узнав, что он артиллерийский ученик, зазвала его к себе в дом и просила проэкзаменовать ее сына, который тогда гонял шестом голубей. Когда выяснилось, что ее отпрыск ничего не знает из арифметики, она стала умолять Данилова поселиться в ее доме и заниматься с недорослем. Муж сестры этой барыни числился учеником в той же артиллерийской школе. Его супруга упросила Данилова перейти от сестры в ее дом, чтобы заниматься с ее мужем и вместе с ним ездить в школу; но тот был «великий шалун», ничему учиться не хотел, выписался из школы в армейский полк и тем избавился от учения. В самой же школе не было ни порядка, ни надзора. Штык-юнкер, обучавший арифметике, с трудом разбирал старый печатный учебник арифметики Магницкого и редко приходил в школу трезвым.