Андрей Смирнов - Империя Наполеона III

Жан Тюлар, французский исследователь жизни и феномена Наполеона в своей, ставшей широко известной в нашей стране, работе «Наполеон, или Миф о спасителе» выявил причины возникновения наполеоновской легенды. Особенно он отмечал роль промышленной революции в разрушении старых социально-экономических структур. «Она, — подчеркивает Тюлар, — привела к резкому снижению заработной платы на рынке рабочей силы, перенасыщенном бывшими солдатами, демобилизованными из Великой Армии. Эти отверженные вспоминали об Империи как о «золотом веке» всеобщей занятости, высоких заработков и дешевого хлеба. Наполеон без труда стал «отцом народа». Так же относились к нему и в деревнях, где крестьяне, во всяком случае до голосования закона о миллиарде для эмигрантов, цепко держались за свою долю национального имущества, приобретенную во время Революции. Наконец, слава Наполеона была и славой завоевавшей Европу армии крестьян. Ветераны, обреченные из-за полученных ранений на праздность, черпали в воспоминаниях, которым они предавались долгими вечерами (как это прекрасно изобразил Бальзак), оправдание своей социальной ненужности. Это они стали верными хранителями культа, подлинными творцами легенды, восполняя своими рассказами отсутствие запрещенных отныне лубочных картинок и уничтоженных новыми мэрами муниципальных подшивок бюллетеней Великой Армии» {80} 80 Тюлар Жан. Наполеон, или Миф о спасителе. М., 1996. С. 364–365. .

Фигура императора вызывала не только восхищение, но и страх. Страх культа личности, причем уже мертвого человека, посмертная популярность которого могла привести к диктатуре имени. Наперекор общественному мнению и кабинету министров Ламартин — один из наиболее ярких политических деятелей того времени, истинный республиканец — указывал на опасность этого культа силы, которым хотят заменить в сознании нации строгий культ свободы {81} 81 См. в «Moniteur» речь Ламартина в заседании 26 марта 1842 г. . Он категорически протестовал против возвращения останков императора в Париж, «против этого большого движения, сообщаемого самим правительством чувству народных масс, против этих зрелищ, рассказов, популярных изданий, против этой реабилитации торжествующего деспотизма». И утверждал, что большая опасность грозит не только общественному настроению, но и представительной монархии.

С Ламартином был полностью согласен Ф. Гизо в том, что касается угрозы правящему режиму со стороны наполеоновского культа. Констатируя величие имени Наполеона — величие, которое гипнотизирует массы и не дает правительству Луи-Филиппа свободы маневра как во внешней, так и во внутренней политике, Ф. Гизо прямо заявлял, «что Бонапарт должен быть низвергнут. Его имя, его влияние, все то, что еще продолжает существовать в нас из сделанного им для нас, — все это теперь лишь препятствие на избранном нами поприще; все это отвлекает нас от дел, ослабляет и стесняет нас в борьбе со старым порядком, в содействии созданию конституционного правления». И все же борьба с Бонапартом закончилась для Июльской монархии поражением. Трудно, оказалось, бороться с призраком.

Чтобы отвлечь общественное мнение от внутренних проблем и завоевать престиж в международных делах, Луи-Филипп попытался активизировать свою внешнюю политику. Однако, оказав помощь египетскому паше Мехмет-Али, Франция вновь, как и при Наполеоне, столкнулась с враждебной коалицией. Силы были явно не равны, и король позорно отступил пред лицом всей Европы. Общественное мнение Франции было возмущено малодушием правительства: вновь страна оказалась бессильной и беспомощной. А ведь если бы был жив император, он бы повел себя по-другому! В Париже и ряде городов происходят беспорядки, вызванные антиправительственными манифестациями. Никогда еще Июльская монархия не была так непопулярна и презираема. Казалось, что более удачного момента для осуществления переворота уже не представится, и Луи-Наполеон решает действовать.

Принц был настроен более чем решительно: он нисколько не сомневался в успехе своей миссии, несмотря на отрицательный опыт. «Буду ли я орудием рока или провиденциальным человеком, я не знаю, но я должен жить и умереть для своей миссии», — повторял он одной своей хорошей знакомой. Его фатализм поражал всякое воображение: «Какое мне дело до мнения людей обыденных, которые назовут меня безумцем, если мое предприятие не удастся, и превознесли бы меня до небес, если бы успех был на моей стороне», — писал он матери. И Луи-Наполеон не терял время даром — в августе 1840 года все было готово для его новой высадки во Франции.