Александр Стрыгин - Расплата

Вскоре он услышал, как наверху по пустым комнатам бегают люди и гулко хлопают выстрелы. А вот и подвальная дверь тихо скрипнула... Хрустнула под чьим-то сапогом картошина.

По спине Василия пробежали мурашки.

Сиплый голосок:

- Ванька, пальни в печку! Можа, туды залез, дьявол!

Оглушительно громыхнул над головой выстрел. На шею посыпалась глина.

- Нигде нет. Как скрозь землю провалился. Наверно, ускакал тоже, проклятый!

- А картохи-то скоко припасли! Надо приехать набрать возок.

И ушли...

Захар стоял среди мужиков-коммунаров, собранных Тимошкой Гривцовым, и машинально твердил молитвы.

Женщин и детей Карась загнал в домик, у двери поставил бандита с обрезом.

- Где Васька Ревякин? - крикнул на коммунаров Гривцов и хищно передернул щекой.

- Убёг, - ответил Семен Евдокимович.

- Куда? - Тимошка положил руку на эфес шашки, болтавшейся на боку.

- А я почем знаю. Я за ним не бегал.

- Ах, ты не знаешь? Гришка, всыпь ему плетей!

Горбоносый пьяница Гришка Щелчок сорвал с Семена Евдокимовича шубу и изо всех сил хлестнул по спине плетью. Съеденная потом рубашка расползлась, оголив богатырские лопатки грузчика. Красные змеи одна за другой легли крестом на теле коммунара.

- Ну, вспомнил?

- Убёг, говорю, - прохрипел Семен Евдокимович.

- За что отца бьете? - крикнул младший сын грузчика Михаил. - Лучше меня секите!

- Гришка, заткни ему глотку! Всыпь неочередных, коль выпрашивает.

Гривцов подошел к Захару, взял за грудки:

- А ты зачем сюда приперся? Ты же не в коммуне!

- Машу пришел взять, тяжелая она. И Мишатка больной.

- Говори, куда Васька убег? Не скажешь - убью!

- Коль господь бог твоей рукой водит, Тимоша, - покорно ответил Захар, - то стреляй, все одно.

Гривцов дернул его за бороду, свалил с ног и стал бить носком сапога:

- Мово отца не жалели, сволочи, так и я вас, проклятых, не жалею! заорал он, рассвирепев.

Подскочил к Юшке, ткнул ему дулом нагана в живот и сквозь зубы процедил:

- А с тобой, иуда, у меня особый разговор будет! Сымай отцовы штаны. Ну!

Юшка перекрестился, снял штаны.

- У нево и исподники-то черные, как штаны, - засмеялся Карась, указывая плетью на Юшку.

- Через всю Кривушу в исподниках на виселицу поведу! - крикнул Тимошка, отшвыривая ногой штаны, которые снял Юшка. - Отведите его в мой амбар. Захара в сходную избу заприте. А вы, проклятые, подыхайте тут с голоду вместе со своими женами и детьми!

Гривцов вложил наган в кобуру, подошел к повозке, на которой стоял пулемет.

- Поехали! - крикнул он бандиту, державшему дверь, и первый прыгнул на телегу.

Юшку и Захара окружили бандиты. Толкнув в спину прикладами, повели с усадьбы. Из домика с криками выскочили женщины, таща на руках детишек. Авдотья кинулась за конвоирами, но поскользнулась и упала в дорожную грязь...

3

В ту суровую осень на Тамбовщине то тут, то там вспыхивали кулацкие мятежи, которыми руководили сбежавшие из городов офицеры и агитаторы эсеровского центра, специально посланные в уезды.

Почувствовав пропасть под ногами, они настолько озверели в своей слепой мести, что не брезговали самыми жестокими мерами.

В селе Ямберна кулаки живыми сожгли на костре братьев Половинкиных: Семена - за то, что был секретарем сельской партячейки, Дмитрия - за участие в комитете бедноты. Одиннадцать коммунистов того же села подверглись страшным пыткам.

Тарадеевские кулаки по шею зарыли в землю председателя волкомбеда и раскаленным железом ослепили его. Средневековый смрад повис над селом...

Живыми топили в колодцах, отрубали топорами головы, вешали, стреляли людей, которые собирали по селам хлеб голодающему пролетариату, людей, осмелившихся строить новую жизнь на селе.

Мятежи в Моршанском, Кирсановском, Шацком, Борисоглебском и Тамбовском уездах унесли сотни жизней первых коммунаров (так называли тогда всех коммунистов и сочувствующих им). В десятках волостей были разграблены хлебные склады. Хлеб, с таким трудом собранный для голодающих, кулаки снова зарывали в землю, а то и просто сжигали на месте.

Головы многих мужиков-середняков, точно флюгера, вертелись то в одну, то в другую сторону; они не успевали еще решить, идти ли с мятежниками, как выстрелы раздавались уже с другого конца села, и они запирались на все задвижки и "пережидали". Но, пожалуй, самым страшным было равнодушие, с каким наблюдали иные мужики за расправами над коммунистами. А то и сами помогали мироедам.

- Что же вы делаете, мужики? - обращался к ним коммунист, которого они били. - Ведь для вас же лучшей жизни добиваемся.