Владимир Бонч-Бруевич - Знамение времени - Убийство Андрея Ющинского и дело Бейлиса (Впечатления Киевского процесса)

И я невольно перенесся в отдаленные времена жизни.

- Не так ли стояли прежде, в далекие мрачные века, они, эти сотни тысяч замученных и погибших людей, о чьих душах вспоминает в молитвословиях своих рассеянный повсюду народ, народ израильский!

Не так ли и они тогда, давно-давно, исповедывали свою веру, исповедывали пред лицом тех, кто дым и пламень костра предпочитал всякой юстиции, кто в кровавых бесовских муках, кто в убиении тысяч людей - детей, стариков и женщин - видел проявление высшей справедливости...

Кто были эти мучители потомков библейских праотцев?

Это были христиане, действовавшие к позору человечества, под непосредственным внушением Рима и его легатов, один из потомков которых пришел теперь сюда и осмелился вновь открыто клеветать на неповинных людей, забыв, что именно его духовные предшественники, - это они, пьяные от крови, брели от костра к костру, в бешеных и позорных плясках, под крылом своих черных сутан, кругом кругом, носились хороводом, освещенные зловещим заревом костра, заглушая своим сатанинским пением стоны, крики и мольбы погибающих в дыме и пламени людей...

И теперь это черное крыло принеслось сюда и осенило нас. Но времена прошли, им не вернуться, и мечта о пытках остается праздной, безумной мечтой отдельных изуверов.

Но что это: я не скажу, что слышу, я чувствую, я вижу плач, чуть приметный шелест губ... Закрытые лица, уткнувшиеся в руки, тихие, неслышные слезы сидящих в {174} публике дочерей страдальца-народа... Как не заплакать им? Ведь тут "пред богом и людьми" дается ответ в том, что составляет для них истинный завет божий, глубочайшее святая-святых...

Тихое воздыхание... Молитва... Молитва глубокая, сердечная, в тайне скрытая, там, во внутреннем храме человека...

А там, посреди залы, льется ровный, мерный голос ученого служителя алтаря, который текст за текстом, строка за строкой, разбирает все то, что возложили непомерной тяжестью те, кто, в своей нечеловеческой злобе, подделывал тексты, изменял слова умышленно, объяснял их неверно... А для чего все это?..

Единственная цель.

- Крови, крови хотим, - вопят везде и всюду эти человеконенавистники, в антисемитизме находящие удовлетворение разгулу самых темных, животных страстей своих.

А что же там, за судейским столом, в креслах знатных посетителей сидящих сзади суда, почему не смеются там более? Почему все, глубоко внимая, слушают так, как надлежит это, серьезным, взрослым людям?..

Не потому ли, что теперь всем становится ясным - и будем надеяться, что вскоре стыдно станет вспоминать об этом, - что чудовищное обвинение в ритуальных жертвоприношениях среди еврейского народа есть гнусная сказка средних веков, навеянная кошмаром католического изуверства и общей некультурностью...

Глубокий знаток Библии, Талмуда, Каббалы и многих иных книг еврейской письменности, раввин Мазе понятно, ясно, толково разъясняет все то, что интересовало судей и стороны в этом беспримерном, изумительном процессе. И все, решительно все, - я в этом убежден, - в глубине души своей почувствовали облегчение...

Ведь вот можно все узнать, все понять и раскрыть настоящий смысл...

И так хотелось встать и крикнуть голосом совести:

- Разве здесь вещать нам богословские споры?..

В зале душно, жарко...

Объявлен перерыв...

И вдруг, грузно, по-стариковски, поднимается из своего {175} укромного уголка гражданский истец Шмаков, знаток Библии, пантеист и ярый антисемит...

Он добродушно, немного улыбаясь углом губ, слегка подозвал к себе раби Мазе и начал, весь погруженный в какую-то важную для него мысль, строго и добродушно беседовать с ним, отыскивая тексты, что-то сличая, сверяя...

И так хотелось бы знать, что в ХХ-м веке люди могут, люди должны относиться друг к другу по-людски и споры науки, вынесенные теперь в суд, оставить ученым людям...

Но нет, эти утопические мысли далеки от действительности...

Политика классовых отношений венчает дело. И в то время, когда здесь поднята человеческая мысль за пятьдесят веков, когда в киевском окружном суде разбираются книги древнееврейской письменности, там, в глубине окраин, в тишине и смятении местечек идет широкой волной антисемитская агитация и, может быть, уже намечены не жертвы библейских первенцев, о которых так много говорилось в суде, а жертвы безумия, свирепости и ужаса подонков толпы, в которых расшевеливают этой агитацией зверя, поднимающегося из бездны мрака затемненной человеческой души...