К Тарасов - Отставка штабс-капитана, или В час Стрельца

- И поступила разумно, - сказал Шульман.

- Возможно, - ответил я. - Но жалею об этом. Уж лучше бы я сам устраивался, учился бы на семи рублях стипендии в университете - и был бы счастлив. Только воли не дали. Подруга матушки приняла участие, а муж этой подруги оказался - вот вам судьба! - не архитектор и не летописец, а уланский полковник. Он решительно определил меня волонтером в Дворянский полк. После Севастопольской обороны подавал в отставку - отказали, и я пошел в Артиллерийскую академию. Так что, Яков Лаврентьевич, с горьким сознанием доживаю двадцать восьмой свой год. Карьера меня не занимает, заняться, чем душа велит - не могу. А мне до смерти надоело думать одно, а говорить обратное. Да разве говорить? Делать приходится. К нашему горю, если не к ужасу, все мы честные, но тихие люди, похожи на того французского кюре, который до последнего вздоха исправно вел свой приход, служил все службы и учил любви к Христу, а по смерти оказалось, что он и в бога не верил, и смеялся над Святым писанием, и жаждал свержения монархии*.

______________

* Скорее всего Степанов подразумевает французского просветителя XVIII века Жана Мелье, который всю жизнь прожил неприметным деревенским священником и взгляды которого, по тому времени передовые, стали известны после его кончины по рукописному труду "Завещание", разошедшемуся в копиях, в адаптации опубликованному Вольтером.

- К сожалению, ничего не читал об этом человеке, но отвечу вам: он мудр и прав. Намного приятнее проводить вечера возле камина и, попивая вино, посмеиваться над бестолочью религии, чем гореть на костре под улюлюканье дураков. Пасть жертвой невежества - что может быть обиднее?

- Жизнь, конечно, каждому дорога, - ответил я. - Но есть люди, которые ставят совесть выше благ и выше жизни. И недалеко за примером ходить. В полках первой армии многие офицеры сочувствуют мятежникам. Они и до восстания отличились: письма посылали в "Колокол", солдат просвещали, из их числа и расстреляны были трое за подучение нижних чинов к бунту. Они и в генерала Лидерса стреляли и великого князя пытались убить*. А местного происхождения офицеры большим множеством ушли в отряды. А кто не ушел, конечно же, препятствует усмирению.

______________

* На варшавского намесника А.Лидерса совершил покушение Андрей Потебня - руководитель революционной организации русских офицеров. Во время восстания Потебня погиб в бою. В Великого князя Константина стрелял не военнослужащий (тут Степанов ошибается), а варшавский ремесленник Людвик Ярошинский.

- Ну, немного они напрепятствуют, - усомнился Шульман.

- Сколько бы ни делали, а все против. Вот в Минском полку все командиры рот в один день сказались больными и подали в отставку, чтобы в экспедицию не идти. А Галицкого полка какой-то капитан напоил допьяна роту, сорвал операцию и ушел к мятежникам. И правильно. Не то, что я, - помог человека убить. Даже в кавалерийских полках нашлись добрые люди. Недавно встретился мне знакомый майор-драгун. Он - член военного суда. Так он рассказывал, как они заседают: дружески с мятежниками беседуют и составляют такой протокол, по которому следует минимальное наказание. Десятки людей спасли от виселицы.

- Дай ему бог здоровья! - сказал Шульман. - Отчего же не помочь человеку, если есть возможность. И я готов. Но сколько таких случаев? Ну, перешло к повстанцам сто, пусть триста человек - капля в море. И восстание задавят, и этих людей убьют. Нет, мало толку в восстаниях, потом на десять лет жизнь замирает, а жандармскому корпусу содержание увеличивают. Есть нетерпеливцы, думают за десятилетия вековые уклады перевернуть. А жизнь тихо плывет. На смену славным именам приходят негодные, и опять приходят славные. "Золотой" век сменяется мрачным и вновь "золотым". Но что мне до того, если через лет тридцать меня не станет. Надо сейчас себя проявить. Я уверен: нет важнее дела, чем развитие просвещения и медицины. Будут люди умны и здоровы - само собой все устроится.

Я перестал спорить. Мне неловко было возражать. Медицинская профессия в любых обстоятельствах делала жизнь Шульмана полезной. Мое же занятие имело смысл лишь при обороне границ, которые никто не рисковал переступить. Та же Севастопольская кампания была спровоцирована желанием вернуть православному миру Константинополь. Так что, думал я, совестясь больше, чем он, я и предпринять обязан большее. Ведь спроси сейчас лекарь: "Что же, Петр Петрович, не действуете согласно мыслям?" - мне нечего будет ответить. Что делать? Вкупе с кем? Вот пленного мятежника хочу спасти, так разве заслуга, - сам и сцапал руками солдат.