Иероним Уборевич - КОМАНДАРМ УБОРЕВИЧ. Воспоминания друзей и соратников.

Его приезды в Москву были для меня огромной радостью. О том, что он приехал, я узнавала еще в передней по запаху сигар. Он сразу же начинал задирать меня, дразнить мальчишками, жившими в нашем доме. Играли мы с ним в теннис, и он гордился моими успехами. Почему-то особенно мы любили болтать с ним, когда он принимал ванну. Натянет занавеску, я сажусь с другой стороны, и начинаются разговоры. Рассказывал он о рыбалке, об охоте, о людях, с которыми встречался, о местах, где побывал. Но, как ни странно, никогда не рассказывал о своих походах в гражданскую войну. Мы, дети, распевали «Штурмовые ночи Спасска» и не подозревали, что эта песня имеет прямое отношение к отцу. Он ушел из жизни, так и не рассказав мне о себе. Помню только один случай, когда он нечаянно коснулся своего прошлого, да и то совсем не героического. Я сидела в нашей московской квартире на коврике в столовой и играла в камушки. Папа подсел и моментально обыграл меня. И чтобы утешить меня, пояснил: я, говорит, в детстве пас гусей и имел много времени, чтобы наловчиться в этой игре, состязаясь с другими пастушатами.

3 июня 1937 года застрелился Ян Борисович Гамарник. В комнату, где он лежал, нас с Ветой не пустили. Мы сидели с нею в их гостиной и рассматривали альбомы с фотографиями военных, отмечая черным карандашом тех, кто уже погиб. Не могу сейчас сказать, почему мы это делали, что при этом думали, чувствовали. О том, что случилось с папой, я тогда еще ничего не знала, но теперь понимаю, что мама меня уже подготовляла к восприятию этого известия, говоря, что отец был дружен с Гамарником и у него тоже могут быть неприятности.

Потом уже от верного друга нашей семьи Марии Спиридоновны Болотской я узнала, как это произошло.

29 мая 1937 года папа получил вызов из Смоленска в Москву. Когда поезд подходил к Москве, маме дали знать по телефону служащие ВОСО. Мама попросила Марию Спиридоновну - Машу, как она ее называла - приготовить завтрак, а сама побежала встречать отца. Но вернулась поздно, одна, и сказала, что отец где-то задерживается. На самом же деле случилось вот что.

Подойдя к вагону, мама увидела, что у всех входов стоят работники НКВД. Она неожиданно резко оттолкнула охранника и вбежала в вагон. Навстречу по коридору шел отец, в штатском, очень бледный. Мама крикнула: «Иеронимус!» Отец успел только сказать: «Не волнуйся, Нинок, все уладится», как их растащили в разные купе и заперли. Маму продержали под запором около четырех часов. Когда выпустили, она поехала в НКВД, ворвалась в кабинет какого- то начальника, резко спросила: «Что это у вас творится? Иероним Петрович арестован в своем вагоне!» Ее усадили на стул, успокоили, сказав, что во всем разберутся, все будет в порядке. А в тот же день к нам пришли с обыском.

10 июня маме предложили выехать из Москвы, дали на выбор пять городов: Оренбург, Гурьев, Актюбинск, Семипалатинск и Астрахань. Мама выбрала Астрахань, полагая, что там легче найти работу. Бедная, она не подозревала, какая ужасная участь ее ждет.

Выехали мы 12 июня, в тот день, когда приговор над отцом и его товарищами уже был приведен в исполнение. Но я целый месяц не знала об этом. Мама носила горе в себе, скрывала пока от меня. В поезде мне не давали в руки газет. Мама ни минуты не сомневалась в полной невиновности отца и не знала, как объяснить мне происшедшее. Сама она держалась удивительно мужественно, я не видела на ее глазах слез. И никакой истерики.

О том, что у нас не стало отцов, я узнала от Пети Якира. Прибежала в гараж, отведенный нам под жилье. Мама начала отчитывать за то, что я долго где-то пропадала. Я в сердцах ответила ей: «У меня нет теперь папы, а ты еще ругаешь!» Бедная мамочка, разве я могла подумать, что этими словами причиню тебе такую рану? Мама бросилась на кровать и зарыдала. Я в страхе прижалась к ней.

В Астрахани мы прожили недолго. 5 сентября во двор, где мы жили, вошел человек в форме НКВД. Мама увидела его, сказала: «Это за мной». Она засуетилась, забеспокоилась обо мне. Человек сказал: «С ней ничего не сделается. Соберите ей вещи». Укладывал вещи, мама незаметно положила в мой туфель маленькую папину фотографию. Чем старше я становилась, тем больше мне говорил о мамином отношении к отцу этот факт.

Легковая машина увезла маму и через короткое время вернулась за мной. Меня привезли в детприемник. Там я встретила своих друзей - Вету Гамарник, Светлану Тухачевскую, Славу Фельдмана. Прожили мы там семнадцать дней. 22-го вечером нас повезли на грузовике через весь город на вокзал. Вечер был теплый, весь город в зелени. Мы с горечью смотрели на этот безмятежный мир, понимая, что выброшены из него. И начался долгий путь: детдом, тюрьмы, пересылки, этапы, лагеря. На этом пути я везде встречала людей, которые старались облегчить мне его, людей, которые, услышав мою фамилию, подходили, с волнением говорили об Иерониме Петровиче Уборевиче, высказывали мне то человеческое сочувствие, которое так ценишь в беде.