Николай Верещагин: Записки палеонтолога. По следам предков

Поселок Индер на левом берегу оказался уже в совсем безлесной полупустыне и был уныл со своими серыми постройками и скудными причалами. Для нас его достоинство заключалось лишь в том, что здесь удалось без бюрократической возни пополнить по открытому листу наши запасы бензина и моторного масла.

Через день мы приблизились к невысокому яру на правом берегу. В отвесной стенке серых суглинков виднелись какие-то желтоватые включения, темные прямоугольники выемок — бывших подвалов, раскрашенные глазурованные изразцы, кирпичи, кости и правильные светло-желтые кругляши. При ближайшем рассмотрении оказалось, что последние — всего-навсего темечки человеческих черепов. Их было много там, где стенка, подмываемая рекой, обваливалась заново. Все это были жалкие остатки замытых дождями и размываемых теперь рекой развалин глинобитных строений столицы ногайского хана. Столица та называлась Сараиль-Джадита, т. е. Новый Сарай (рис. 3).

По историческим сведениям, этот Сарай, или Сарайчик, был богат награбленным добром, скотом и рабами. Здесь были роскошные бани, дворцы и гаремы военачальников, но в 1580 г. большой отряд казаков, воспользовавшись уходом основного войска, разрушил городишко, уложив в схватке несколько тысяч человек. На противоположном левом, отмелом берегу, среди перемытых и переотложенных остатков помоек — костей коров, баранов и лошадей, тут и там валялись потемневшие широкоскулые черепные коробки со следами сабельных ударов.

Мы с уважением рассматривали эти свидетельства человеческих распрей и вспышек ярости. Впрочем, палеонтологов трогает и изумляет только время да изменчивость жизненных форм под влиянием меняющейся среды в бесконечной поступи планеты (рис. 4).

Рис. 3. В стенке обрыва тут и там белели темечки черепов. Фото автора, 1950.

Между тем приближался октябрь, и ночи становились все холоднее. Вода похолодала настолько, что наше купанье прекратилось. Чувствовалось влияние огромных арало-каспийских пустынь с востока. Дождей по-прежнему не было, и стояла ровная, сухая, солнечная и лунная погода, так что ставить палатку на ночь нам не было нужды. Мы просто расстилали спальные мешки на брезенте, покрывающем пружинистую кучу свеженарезанных тальниковых ветвей. Приготовление такого ложа было ежевечерней священной обязанностью Громова, и за это я как капитан судна присудил ему степень матроса 1-й степени и ... постельничьего.

За три ходовых дня до Гурьева на нас еще засветло неожиданно напали какие-то невероятно агрессивные комары. Река текла здесь в низких безлесных берегах, и до горизонта всюду расстилалась слабобугристая полупустыня с песчаным овсом и сизыми полынями. Костеносных пляжей больше уже не встречалось — мы были в зоне послеледниковых трансгрессий моря, и страницы жизни мамонтовой фауны были погребены здесь под его наносами.

Комары, очевидно, были затащены столь далеко в пустыню сильной моряной из каспийских камышей и теперь буквально цеплялись за каждый жалкий кустик прибрежного тальника и степного бурьяна. К вечеру второго дня они стали просто невыносимы. Таких злобных тварей из этой публики встречать еще не приходилось, а мы не имели никаких средств защиты. Как на грех, безуспешно разыскивая местечко повеселее, мы проплыли слишком долго и остановились на ночлег уже в темноте на какой-то совершенно голой отмели. Поздно спохватившись, мы решили соорудить общий полог из куска марли. Отбиваясь от атакующих кровопийц, мы примерились к кромкам полотнищ и приступили к шитью. Нитки вдевались в иголки относительно легко на просвет полной лупы, но шов делался на ощупь. Громкие и тихие ругательства перемежались со шлепками. Минут через десять мы сошлись в одной точке — и над пустыней разнеслись новые проклятия, теперь уже взаимные: вместо широкого полотнища получился пропеллер, так как оказалось, что каждый сшивал противолежащие кромки. В отчаянии мы забрались с головой в свои спальные мешки, затянув их сколько было сил, но двукрылые остервенели настолько, что проникали по складкам через три чехла подобно блохам и ухитрялись впиваться даже в ноги.

Как и чего ради пытались кормиться столь поздно осенью эти субтильные создания, было совсем неясно, и мы до сих пор не получили на это членораздельного ответа от прикладных энтомологов.

На двадцать пятый день путешествия ранним солнечным утром, измученные комарами, но гордые от выполнения маршрута, мы въезжали в Гурьев на своем перегруженном костеносце. Задернованные берега возвышались здесь всего на полтора метра над водой. Из окна окраинного домика высунулся заспанный полураздетый хозяин и деловито стал сучить что-то руками. Внезапно из воды выскочил желто-серебристый сазан килограмма на четыре весом и упруго запрыгал по траве. Через несколько секунд он скрылся в темпом провале окна. Мы восхитились вначале такому простому способу самоснабжения и успеху утренней рыбалки, но вернее всего, что рыба, предназначенная для утреннего завтрака, сидела с вечера на кукане, дожидаясь своего жалкого конца на шипящей сковородке.