Алексей Юрчак - Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение

Последняя реплика вновь напоминает замечание из более ранних примеров, когда школьные учителя рисования объясняли своим ученикам, что непрофессиональные портреты Ленина, в отличие от других портретов, неприемлемы именно с моральной точки зрения.

Это отношение Тони к «Ленину» не обязательно означало, что она положительно относилась ко всем идеологическим высказываниям или проявлениям советской жизни. Она, как Андрей и Игорь, относилась негативно ко многим сторонам идеологической жизни, не распространяя, тем не менее, это отношение на Ленина. Руководство партии, аппаратчики, райкомовские бюрократы, Брежнев воспринимались этими людьми как исказители чистых моральных принципов, а Ленин при этом воспринимался как олицетворение этих принципов. Неудивительно поэтому, что, хотя политические анекдоты про Ленина имели хождение в те годы, их было значительно меньше и рассказывали их значительно реже, чем анекдоты про других политических деятелей и персонажей [92].

При этом Тоня вспоминает, что под влиянием родителей и особенно своего критически настроенного родственника, дяди Коли, у нее со школьных лет выработалось осознание того, что в «идеях, выражавшихся партийным языком, была заключена некая лживость». Тоня недолюбливала свою школьную учительницу истории за то, что та, по словам Тони, слишком усердно использовала партийную фразеологию и слишком восторженно относилась «к нормам коммунистической морали» {171} — Тоня сознательно использует штамп авторитетного дискурса, чтобы подчеркнуть формализм подобных высказываний, создававший впечатление, что учительница либо кривит душой, либо не слишком умна. Согласно тогдашнему пониманию Тони, честный человек мог верить в коммунизм, но должен был быть критически настроен по отношению к партийным бюрократам и приспособленцам, которые рьяно и бездумно повторяли лозунги и следовали правилам, таким образом, по ее словам, «искажая саму идею».

Эта парадоксальная динамика отношений между авторитетным дискурсом и идеологической практикой делала организацию комсомольской работы проблемой особого рода. Большинство комсоргов и секретарей отдавало себе отчет в том, что многие поручения, которые они обязаны были распределять между рядовыми членами организации, требовалось выполнять лишь на уровне чистой формальности или вообще лишь делать вид, что они выполняются. Подчас выполнить эти поручения в буквальном смысле было просто невозможно. Однако комсорги и секретари также понимали, что такое формальное выполнение поручений все же не было лишено всякого смысла. Напротив, формальное выполнение поручений играло важную перформативную функцию [93], создавая условия и предоставляя ресурсы комсомола для проведения «работы со смыслом».

Как это ни удивительно, но организовывать чисто формальную деятельность тоже было делом непростым. Во-первых, ее надо было организовать так, чтобы на уровне отчетов она не выглядела формальной. Во-вторых, необходимо было придумать, каким образом вовлечь в эту деятельность рядовых комсомольцев, большинство из которых не горело желанием в ней участвовать. Причем, в общении с этими рядовыми комсомольцами нельзя было признавать слишком открыто, что эта деятельность действительно является формальной или фиктивной. Этого нельзя было делать ни по идеологическим причинам (открытое признание перечеркнуло бы всю деятельность как таковую, включая ее важную перформативную функцию), ни по моральным причинам (никому не хотелось признавать себя притворщиком или конформистом), ни из чисто практических соображений (это бы усложнило процедуру вовлечения рядовых комсомольцев). Таким образом, проведение комсомольской работы ставило перед комсоргами и секретарями множество необычных задач практического и морального толка, во многом не совпадающих с буквальным смыслом официальных заявлений. Как же решались эти задачи?

Маша, о которой говорилось выше, в середине 1980-х годов занимала пост члена комсомольского комитета своей калининградской школы. Как мы помним, в ее обязанности входило ведение статистики по успеваемости. Согласно стандартной форме в отчетах, которые Маша зачитывала на комсомольских собраниях школы, ей приходилось упоминать имена неуспевающих учеников. Это требование ставило Машу перед неприятной дилеммой. С одной стороны, ей нравилась работа в комитете комсомола, и она считала свою деятельность по анализу успеваемости интересной и полезной, не говоря о том, что эта деятельность приносила ей уважение учителей. С другой стороны, ей не хотелось выглядеть в глазах своих сверстников человеком, который завоевывает успех за счет других. По словам Маши, «важно было не портить отношений с другими учениками, особенно на такой почве» {172} .