Александра Толстая - Жизнь с отцом

Я покорно снимала их и погружалась в туман.

— Вот так лучше, — говорил он.

Бывало войдешь к нему. Он долго, пристально смотрит на меня, потом с грустью скажет:

— Боже мой! Как ты дурна! Как ты дурна!

Мне неприятны его слова, я деланно смеюсь. Он как будто это замечает.

— Ну ничего, ты не огорчайся, это не важно…

— Я не огорчаюсь, — говорю я не совсем искренне, — замуж никто не возьмет, так я и сама не собираюсь.

Каждый год я устраивала с деревенскими ребятами каток. Мы расчищали пруд от снега, я из Москвы привозила 30–40 пар коньков и начиналось веселье! Когда отец после завтрака уезжал верхом, я брала от него работу, а сама отправлялась на каток. Ребята подвязывали коньки, кто на валенки, кто на сапоги, кто на лапти и ждали. Я выбегала на лед и пускала муфту по гладкой, блестящей поверхности.

— Ребята, лови!

И вся орава за мной. Иногда ухвативший муфту не удерживался на ногах и летел кубарем, другие налетали и падали на него. Хохот, крик, веселье! А то в снежных стенах, образовавшихся вокруг катка, мы делали пещеры и вечером зажигали в них стеариновые огарки. Льется, отражаясь на льду, мягкий, желтый свет, а мы радуемся.

— Эх, хороша люминация! — кричат ребята.

Возвращаясь с прогулки, отец спускался к пруду и смотрел на нас.

Помню, я как-то взяла его дневник переписывать и прочла: "Ходил на каток, Сашей любовался. Будешь переписывать, помни, что любоваться хочу в тебе такой же духовной энергией" (3 дек. 1909 г.).

Отец любил настоящее, хорошее веселье. Он часто шутя повторял:

— Трех вещей я боюсь: чтобы Андрюшка не развелся с Катей, чтобы не умерла Мария Александровна и чтобы Саша не перестала смеяться!

Бывало мы с Анночкой распоемся под гитары — откроется дверь. Если это была мам? Чертков или еще кто-нибудь из старших, мы смущались, замолкали. Но если входил отец, мы останавливались только для того, чтобы спросить, не надо ли ему чего.

— Нет, нет, я так зашел к вам. Ну-ка, Анночка, у тебя это хорошо выходит!

Как под яблонкой под той,

Под кудрявой зеленой,

Под кудрявой, под зеленой,

Сидел молодец такой!

Отец улыбался, притопывал ногой.

Иногда он пристально, долго смотрел на меня. Я сжималась от этого взгляда.

— Ты что, пап?ша?

— Толста ты очень, работать надо, физически работать!

Я это знала сама и старалась двигаться как можно больше — колоть дрова, расчищать снег, но приходилось вести сидячий образ жизни и этого было мало.

Отец большое внимание обращал на то, что я читала. В пятнадцать лет я попросила у матери дать мне "Войну и мир".

— Что ты! Что ты! — сказал отец. — Раньше восемнадцати лет давать нельзя.

Мне было уже двадцать три-двадцать четыре года, когда он раз спросил меня, что я читаю.

— "Санина" Арцыбашева.

— Ах, оставь, пожалуйста! Пожалуйста, оставь! — с мольбой проговорил он. Это такая мерзость [48] Это такая мерзость! — С М. П. Арцыбашевым Толстой был хорошо знаком и многие его рассказы оценивал положительно, отмечая "талант и содержание" ("Кровь", "Подпрапорщик Гололобов"). Роман же "Санин" с его проповедью "раскрепощения плоти", аморальностью был Толстым гневно осужден. !

— Да! Там с первой же страницы, брат, как-то странно…

— О Господи, — простонал он, очевидно вспомнив содержание книги, — ну зачем ты это взяла? Только душу засорять!

— Ну, не буду, не буду! — сказала я, захлопывая книгу.

А он долго еще охал и стонал у себя в кабинете.

Когда получили "Яму" и все в доме читали ее, отец сказал мне:

— У меня к тебе, Саша, просьба. Пожалуйста, не читай "Яму", тяжелая вещь, нехорошая! Я даже не понимаю, зачем Куприн описывает весь этот ужас!

С каждым днем привязанность моя к отцу росла и последние годы моя жизнь целиком сосредоточилась на нем. Мне трудно было уезжать хотя бы на несколько дней от него, утром я с нетерпением ждала, когда он встанет, чтобы узнать, как он спал, как себя чувствует. Вечером, прощаясь, возьмешь его руку и поцелуешь, рука большая, красивая, ногти всегда чистые, рубчиками, с хорошо оттянутой кожей.

Но, несмотря на мою привязанность, я часто огорчала его. У меня были деньги, я тратила их зря и, хотя он никогда не говорил со мной об этом, я знала, что ему это неприятно. Ему было тяжело, что я неизвестно зачем купила землю, держала лошадей.

Лошади были одним из моих главных увлечений. Я постоянно покупала, продавала, объезжала их. Они носили меня, выбрасывали из экипажей. Все свободное время я проводила верхом на лошадях, в экипаже или в конюшне.