Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Елизаветинская версия десятилетнего правления Анны Иоанновны не раз усердно поддерживалась при особо патриотично настроенных царях и вновь была провозглашена единственно верной во времена сталинской борьбы с «преклонением перед Западом», а затем благополучно дожила и до наших дней.

Параллельные заметки . Справедливости ради надо отметить, что немцы, наряду с представителями других нацменьшинств, нередко платили русским той же ксенофобской монетой. В этом отношении характерен один из второстепенных персонажей «Петербургских трущоб» Всеволода Крестовского: «В маленьких чинах Карл Иванович был довольно скромен относительно своих русских антипатий; но с постепенным повышением в оных, он постепенно высказывался — так что, достигнув до статского советника, почти уже не скрывает своего презрения, а когда достигнет до действительного статского, то тогда, можно надеяться, совсем уже проявит всю глубину его.

Кто-то заметил ему однажды, что как же, мол, это — и презираете, и служите в одно и то же время? Это, мол, маленькая несообразность выходит. Карл Иванович смерил дерзновенного своим пятиклассным, статско-советничьим глазом и, вероятно, чувствуя, что чин “действительного ” весьма уже недалёк от него, с великим достоинством отчётливо возразил:

— Я служу не отечеству, но моему императору! Я люблю русское правительство; но я презираю русскую свинью» [17. Т. 2. С. 157].

Впрочем, немцы — и, конечно же, далеко не все — позволяли себе подобное только в частной жизни. Например, в Санкт-Петербургском немецком обществе, созданном в 1772 году, царили совсем иные порядки. «Правила общества гласили: недопустимы грубость и насмешки над сословной принадлежностью, национальностью, особенно над религией и правительством. Членом общества мог быть любой принадлежавший к дворянству, военным или гражданским чинам, купечеству и другим средним сословиям. То есть критерием для приёма была не национальная, а сословная принадлежность. Общество это, немного изменяя название, просуществовало более ста лет. В 1880-е гг. большинство его членов — русские. Организации клубного типа для низших социальных слоёв стали появляться только во второй половине XIX в. В 1880-е гг. приказчиков, модисток и т. п. объединяло Первое С.-Петербургское общественное собрание («Немецкий клуб»). Среди его членов преобладали русские, второе по численности место занимали евреи, и только на третьем месте были немцы; языком общения в клубе был русский» [32. С. 93–94].

Если немцев не любили за их многочисленность и влиятельность, то евреев — просто потому, что они евреи. Антисемитизм в городе всегда был распространён настолько широко, что поразил и часть творческой элиты. Юдофобией в той или иной степени страдали Николай Гоголь, Фёдор Достоевский, Алексей Суворин… Горькие философские слёзы проливал над Россией, «обглоданной евреями», Василий Розанов [26. С. 192].

Иногда антисемитизм охватывал даже некоторые творческие сообщества. Например, композиторскую «Могучую кучку».

Историк петербургской культуры Соломон Волков рассказывает, что «Балакирев и члены его кружка изощрялись в ругательствах по адресу <���Антона> Рубинштейна: “Дубинштейн”, “Тупинштейн”; не обошлось и без антисемитских выпадов. Уязвлённый Рубинштейн жаловался: “Грустна моя судьба, нигде меня не признают своим. На родине я — «жид», в Германии — русский, в Англии — Herr Rubinstein, — везде чужой”» [9. С. 93].

Одним из самых популярных героев петербургских писателей середины и второй половины XIX века стал шейлок. При этом, даже если он оказывался русским, то всё равно ссужал деньги «за жидовские проценты». И само слово «жид» обычно употреблялось чаще, нежели «еврей», причём не брезговали им в том числе те, кто не был замечен в антисемитизме. Так, в воспоминаниях Авдотьи Панаевой Виссарион Белинский дважды жалуется, что ростовщикам приходится платить всё те же «жидовские проценты» [24. С. 117–118, 147].

Параллельные заметки . Для абсолютного большинства ксенофобов презрение и неприятие к инородцам были, в общем-то, неосознанным, в известной мере инстинктивным чувством. Однако для поражённой этим вирусом значительной — в основном славянофильствующей — части интеллигенции (если, конечно, ксенофоба можно назвать интеллигентом) то же свойство превратилось в своего рода идеологию. Через призму этих воззрений рассматривались чуть не все стороны жизни российского общества, его прошлое и будущее.