Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Женя Осипова, которую соседка ещё в 1942-м спасла от голодной смерти и потом устроила на кирпичный завод, ставший крематорием, вспоминает о том дне: «Казалось, нам всем теперь чуть не памятники поставят за то, что мы выжили и победили. По крайней мере, пошлют всех до единого в лучший санаторий.

Но на следующее утро позвали меня в заводоуправление:

— Видишь, на дворе стоят ещё шесть вагонеток. Это тебе. Давай, комсомольский секретарь…

Вот вам и санаторий.

Набрала я в передник спичек, лучинок, полезла по головам, по головам — сухие почему-то были головы — в самую печку, на середине вагонетки разложила костерок:

— Ф-ф-у-у! Ф-ф-у! — дула-дула, разгорелся вроде.

Выбралась, поднялась наверх, где колосники, гляжу — опять затухло. Пришлось ещё раз туда, внутрь, снова по головам. И так несколько раз, пока огонь не занялся как следует» [5. С. 81].

Праздник закончился, и ленинградцы вернулись к прежней жизни. Правда, с продуктами стало полегче, не было уже ни бомбёжек, ни обстрелов, и отменили затемнение. Но жить в городе было всё так же неимоверно трудно: водопровод и канализация частично разрушены, сфера услуг почти полностью отсутствует, промёрзшие трамваи ходят редко. А вскоре, несмотря на приказы, строго ограничивавшие возвращение эвакуированных ленинградцев, в город хлынули те, кто уехал в 1941–1942 м, и к прежним проблемам добавились жилищные, ведь за время блокады 9000 деревянных домов были разобраны на дрова, а 10317 гражданских и жилых зданий частично или полностью уничтожены [10. С. 20–21].

К тому же часть блокадников вынуждена была объяснять вернувшимся, что вселились в их жильё, потому что в родной дом попала авиабомба, а топили их книгами, паркетом и мебелью, потому что иначе просто замерзли бы. И это не было грабежом — это была блокада. Но вернувшиеся чаще всего отказывались принять такие аргументы. И их тоже можно было понять. На протяжении всей войны (да и после неё) правда о блокаде, даже приблизительная, находилась под строжайшим запретом, и цензоры вычёркивали малейшие упоминания о реальном положении в городе — не только в газетах и на радио, но также в частных письмах. Кроме того, кто бы какие лишения ни испытал в эвакуации, этот опыт не шёл ни в какое сравнение с блокадным, и потому в представлении вернувшихся в родной город посягательство на личную собственность оставалось нечем иным, как разбоем.

А тут вдобавок всего через четыре года после Победы грянуло «ленинградское дело», и упоминания не только о лишениях, но даже о блокадных подвигах исчезли отовсюду — из газет, радио, докладов, лекций, политинформаций… В 1949-м был дотла разорён Музей обороны Ленинграда: сам музей закрыли, руководство арестовали, часть экспонатов уничтожили, остальное распихали по запасникам других музеев. У ленинградцев отняли память о самом великом испытании родного города и собственном их мужестве!

Параллельные заметки . Совсем скоро власть подвергла северную столицу ещё одному унижению. В 1953-м Ленинград оставили без торжеств по случаю его 250-летия: всего около трёх месяцев назад умер «великий вождь» — дату словно и не заметили. Но вот в начале 1957-го, когда вся Советская страна включилась в подготовку к 40-летию Великого Октября, в Кремле кто-то вдруг вспомнил, что революция-то произошла именно в Питере и почему бы не совместить это событие с 250-летием города. Как можно устраивать юбилейные торжества спустя целых четыре года после календарной даты, уразуметь трудно, а потому до сих пор сей исторический факт остаётся необъяснённым.

Едва ли не главным пунктом программы празднования городской годовщины стала установка новых памятников. Их расставляли по Ленинграду в изобилии. Причём главным образом ленинские монументы. В ту пору по обе стороны Невы появилось свыше полутора десятка бронзовых Ильичей. Но и этого, очевидно, показалось мало: на площади Восстания, как раз перед Московским вокзалом, заложили ещё одну скульптуру «первому вождю мирового пролетариата», которую, впрочем, так никогда и не воздвигли.

Апофеозом этой неуёмной ленинианы явилась юбилейная медаль ««В память 250-летия Ленинграда». На её лицевой стороне красовалось изображение известного памятника, который представляет всё того же Ильича, произносящего пламенную речь с броневика по приезде в революционный Петроград в апреле 1917 года. Только на медали монумент возвышается почему-то не на площади у Финляндского вокзала, как в реальности, а на месте Кунсткамеры, аккурат напротив Адмиралтейства. При этом вождь, вполне в духе тогдашней идеологии, наглухо заслоняет своими мощными штанинами Медного всадника. Ну, и Исаакиевского собора тоже, конечно, не видать. На оборотной стороне медали был изображён Смольный — со знаменитыми пропилеями и даже с развевающимся на фронтоне флагом, но… без стоящего перед входом другого памятника Ленину. Очевидно, руководители этого медального проекта справедливо посчитали, что два Ильича с протянутой рукой для одной награды — явный перебор.