Сергей Ачильдиев - Постижение Петербурга. В чем смысл и предназначение Северной столицы

Со своей стороны, западники убеждены, что именно славянофилы — как бы они себя ни именовали: панслависты, византийцы, евразийцы и т. п. — повинны в бедах России на протяжении по крайней мере последних полутора столетий. Это их воззрения заимствовала сначала царская, а затем коммунистическая власть, и как раз эти идеи приводили в итоге к национальным катастрофам. Откуда родилась пресловутая триада «православие-самодержавие-народность», провозглашённая Николаем I в качестве государственной идеологии и с известными вариациями просуществовавшая во властных структурах до наших дней? Кто воспевал русскую общину как многовековую основу народной жизни — ту самую общину, которая оставила в нищете русское крестьянство после отмены крепостничества, послужила одним из главных условий, обеспечивших успех большевистского переворота, и стала основой советского колхозного строя? А навязчивая идея великодержавности, которая ввергла Россию в ряд разорительных и губительных войн второй половины XIX — начала ХХ века, включая Первую мировую, и чуть было не вовлекла в югославский военный конфликт уже в начале XXI века?

…Так виновна всё-таки или не виновна интеллигенция в октябрьской катастрофе 1917 года? И если — да, то какая интеллигенция: славянофильская или западническая, а может быть, революционно-радикалистская, из которой рекрутировали своих сторонников народовольцы, эсеры, анархисты, большевики, или, наоборот, умеренно-либеральная, «погрязшая в пустопорожних разговорах»?

Параллельные заметки . Наряду с проблемой вины в пылу полемики время от времени дебатируется и проблема ответственности интеллигенции. Однако рассматривать эту тему сколько-нибудь серьёзно нельзя. Во всемирной истории вопрос об ответственности отдельных социальных сообществ, как и целых этносов, наций, народов, ставили только диктаторские режимы тоталитарного толка. Например, в недавнем прошлом это делали нацистский режим в отношении евреев, славян и цыган, а также советский — в отношении буржуазии, дворян, священнослужителей, зажиточного крестьянства, ряда народов Советского Союза…

На протяжении своей истории российская интеллигенция неустанно генерировала три вида идей — в искусстве, в науке и в политике. Что касается первых двух областей, успехи несомненны: несмотря на жесточайшую цензуру, государственное администрирование, ограниченные финансы, различного рода преследования (вплоть до физического устранения), при которых творчество развивалось, что называется, не благодаря, а вопреки, — несмотря на все эти факторы, отечественная культура и наука давно добились всемирного признания. А вот в области политики успехов не было, одни неудачи…

Да и как иначе, ведь российская интеллигенция, за редкими исключениями, была лишена права мало-мальски открытой политической деятельности. В полулегальных, а то и вовсе в нелегальных условиях, когда открытый, полноценный обмен мнениями был невозможен, разработка политических идей велась в рамках узких кружков, которые имели свою политическую заданность. К тому же фактически за народную свободу боролись рабы идей, потому что в основанном на рабстве государстве каждый в той или иной степени впитывает рабскую психологию с молоком матери; соответственно, и свобода, которую они предлагали, на поверку оказалась свободой рабов. В итоге политические идеи и программы, рождавшиеся интеллигенцией, — от крайне правой до крайне левой — выходили сырыми, зачастую откровенно уродливыми, проще говоря — опасными для практического употребления. И ничего удивительного в этом не было, ведь интеллигенция как искусственное образование, рождённое в искусственно выстроенном государстве, и политические концепции могла продуцировать тоже искусственные.

Так чудо превратилось в чудовище. Оно оборачивалось то жестоким сектантством (достаточно вспомнить, как 3 декабря 1869 года в Петровском парке Москвы по приказу Сергея Нечаева, руководителя тайного революционного общества «Народная расправа», был убит ослушник, член этой же организации студент Иван Иванов), то не менее жестоким политическим террором.

А затем, словно чума, поразила бациллой революционности миллионы людей, всех без разбора — молодых и старых, бедных и богатых, рядовых и высокопоставленных, глупых и умных… Когда 31 марта 1878 года присяжные — не без давления председателя суда Анатолия Кони — вынесли оправдательный приговор Вере Засулич, покушавшейся на жизнь петербургского градоначальника Трепова, зал мгновенно взорвался громом рукоплесканий. Совершенно незнакомые люди, включая генералов, сановников и купцов, обнимались и целовали друг друга. Ликовала также толпа на улице. А на следующий день празднование продолжилось в прессе. Нечто подобное произошло в Петербурге и спустя три года, после убийства народовольцами Александра II. «Толпа сначала скучивалась у дворцов, потом стала редеть, — вспоминал литератор Пётр Гнедич. — С наступлением сумерек проезжих и прохожих становилось всё меньше. Все магазины позакрывались. Чем более спускалась тьма на город, тем зловещее становился вид пустынных улиц.