Иоганн Гёте - Учение о цвете. Теория познания

В этом случае, как и в остальных, нас восхищает в Платоне тот священный трепет, с которым он подходит к природе, та осторожность, с которой он как бы только пащупываст вокруг нее и, при более близком знакомстве, сейчас же снова отступает, то изумление, которое, как он сам говорит, так пристало ФИЛОСОФУ.

Дальнейшее содержание этого короткого, извлеченного из Тимея места мы приведем ниже, так как под именем Аристотеля мы можем собрать все, что было известно древним по Этому предмету.

Древние верили в покоящийся свет в глазу; как люди с ясным взглядом и энергичные, они чувствовали самодеятельность этого органа и его реагирование па все внешнее, видимое; только они выражали это чувство слишком грубыми сравнениями, словно чувство хватания предметов глазом. Воздействие глаза не только на глаз, по и на другие предметы казалось им до такой степени чудесным, что они видели в нем какое — то колдовство и волшебство.

Собирание и разрешение зрения посредством света и темноты, длительность впечатления были им знакомы. Мы находим у пих следы указаний на цветной отзвук (Abklingen) и на своего рода противоположность. Аристотель знал вообще пену и достоинство противоположностей для исследования. Но как единство само разлагается на двойственность, это было древним неизвестно. Магнит, янтарь они знали только как притяжение; полярность им еще не выяснилась. Да разве вплоть до повейших времен не направляли всего внимания только на притяжение, а сопряженное с ним отталкивание пе рассматривали лишь как последствие первой, творческой силы?

В учении о цветах древние противопоставляли друг другу свет и тьму, белое и черное. Они замечали также, что между последними и возникают цвета; но способ этого возникновения они выражали недостаточно тонко, хотя Аристотель и говорит совершенно ясно, что здесь ие может быть речи о смеси в обычном смысле*.

Аристотель придает большую ценность изучению прозрачного как среды, и знает, как и Платон, влияние мутной среды на возникновение синего цвета. Но во всех своих шагах ои сбивается с толку черным и белым цветом, которые он трактует то материально, то символически или,вернее, рационалистически.

Древние знали желтый цвет, возникающий из смягченного света; синий цвет — при содействии мрака; красный — путем сгущения, затемнения; хотя колебание между атомистическим и динамическим способом представления и здесь часто вызывает неясность и путаницу.

Они очень близко подошли к подразделению, которое п мы сочли самым удобным. Некоторые цвета они приписывали одному свету, другие — свету и средам, третьи они рассматривали как присущие телам, и в последних знали как поверхность краски, гак и се проникание вглубь, высказывая правильные взгляды также относительно превращения химических красок. По крайней мере, они хорошо подмечали различные случаи и обращали нужное внимание на органическую перегонку.

Таким образом, можно сказать, что они знали здесь вер самое существенное; но им не удавалось очистить и сопоставить Эти показания опыта. И как у кладокопателя, который властными Формулами поднял наполненный золотом и драгоценными камнями блестящий котел уже до краев ямы, но упустил какую — то мелочь в заклинании, — столь близкое счастье с шумом и треском и при дьявольском хохоте вновь погружается вниз, чтобы снова оставаться под спудом до позднейших времеп, — так и эти незаконченные усилия были вновь утеряны на целые века; в чем мы должны, однако, утешиться, так как от иной, даже и законченной работы едва остаются следы.

Бросив взгляд иа те общие теории, которыми они связывают воспринятое, мы находим представление, что элементы сопровождаются цветами. Разделение первоначальных сил природы на четыре элемента понятно и удобно детскому уму, хотя оно и имеет только поверхностное значение; но непосредственная связь элементов с цветами — это мысль, которую мы не можем порицать, ибо мы тоже признаем в цветах элементарное, повсюду разлитое явление.

Но вообще наука возникала для греков из жизни. Когда внимательно присмотришься к книжке о цветах [9] Теофраста. ), какой содержательной находишь ее! Какое внимательное подмечание каждого условия, при котором наблюдается явление! Какая чистота, какое спокойствие сравнительно с позднейшими временами, когда у теорий, казалось, была лишь одна цель: устранить явления, отвратить от них внимание, больше того — по возможности изгнать их из природы…