Сергей Комаров - Либералия. Взгляд из Вселенной. Потерянный дом

Но прежде, чем приступить к чтению третьего тома, где будет часто, как и в первых двух томах, упоминаться иномирянин, сразу оговорюсь, что иномирянин – это я сам, но ни вообще, ни с рождения, а после выхода на пенсию, когда моё сознание, освободившееся от повседневных насущных забот, переселилось из мира реального в мир виртуальный, в котором и пребывает уже 8 лет, не будучи способным с ним расстаться. А из этого мира всё видится ни так, как видят нормальные люди, – иначе. Вот это своё инакое видение я излагаю в этом трёхтомном произведении.

По самоощущению я так и не стал учёным, но стал сильно наученным, ибо и работал в науке и всё время что-то познавал, и конечно же, ни гений, а скорее умненький середнячок, что меня никак не унижает. На то амбиций у меня не хватает. Как может унижать середина? В особенности если она золотая. Это же абсурд или парадокс. Середина может лишь усреднять, но никак, ни унижать.

Но и я, как и учёные и гении, люблю летать в оторванных от жизни абстракциях, везде и всегда, и не только на скоростных автомобильных трассах, а даже в автомобильных пробках. И так высоко и далеко я забираюсь, что когда приземляюсь, то подолгу не могу прийти в себя, вернуться на землю и определиться, где же я нахожусь, куда же я залетел вместе со своей машиной. Такое обычно происходит, судя по фильмам, когда человек садиться в машину времени.

Я летаю лёжа, сидя, стоя, во время ходьбы и набегу, пусть я давно уже и не бегаю, но всё рано летаю набегу. И я летаю ни во сне, я там просто пропадаю и умираю, а наяву и, в основном, по волнам быстрых горных рек, в которых оживает и радостно плескается всё моё нутро.

В реках я провёл более полувека, ловя в них не столько рыбу, сколько мгновения счастья, а реки всегда отвечали мне взаимностью, позволяя читать свои воды, как такое людям позволяют их любимые книги, и гладить их шелковистые складки моими уже шероховатыми от ручного труда, и всегда без перчаток, вёслами.

Я не люблю перчатки и рукавицы, защищающие мои руки от настоящей жизни человека-мужчины в объятиях природы. Перчатки и рукавицы – это дети урбанизации жизни, в которой законы природы скрываются от человека в каменных джунглях под асфальтом, домами и законами городской жизни.

Река же для меня несёт в себе женские начала, в то время как мои грубые вёсла и руки – мужское. Я не боюсь реки, хотя и слышал, но сам не испытал, что любовь женщин бывает коварной. И во мне даже не осталось страха, когда река совсем недавно напомнила мне об этой своей особенности быть коварной, сначала подтопив меня и продержав под водой более 10 секунд, вогнав меня в панику, а потом протащила моё беспомощное против её любви тело по своим камням около километра, показав тем самым и силу своей любви ко мне, и кто среди нас главный. И как вы хорошо понимаете, главная везде и всегда, конечно же, женщина.

Не обижайтесь на меня за эти слова надутые и горделивые, как петухи или индюки, мужчины. Я же вижу, как вы уже выпрыгиваете из своих коротких штанишек, разбрызгивая по сторонам не столько семя жизни, сколько свою бурлящую слюну. В жизни вы всего лишь сеятели, как те же цветки в весенней степи. Раскрылись посеяли жизнь в землю – в женские начала, и поминай, как звали. А всё остальное: и сохранить ваше семя, и сберечь его от непогоды, дождей и засухи, и довести его до таинства рождения новой жизни, родить её, и вскармливать собой, пока она не вырастит до новых цветков и ещё более новых жизней – это всё женщины.

Но влюбился я не только в седовласую воду, совсем не напоминающую белокурую молодую блондинку, меня угодило влюбиться и во вселенные, что уже точно жесть. И если речную седовласую воду я полюбил, как только увидел, с первого взгляда, и она пожизненно выместила из меня любовь к другой воде – не стремящейся вдаль, даже к морской – всей из себя кучерявой, то вселенные я полюбил лишь после выхода на пенсию, когда оторванная от работы голова сама поднялась вверх, и увидел, что помимо работы и седой горной воды, существует что-то ещё, да то же небо, накрытое от жёсткого космического ветра звездистым воздушным покрывалом.

Но, скорее всего, вселенные я полюбил из-за того, что они были для меня тайнами за семью замками, которые всегда притягивают к себе блуждающих без дела по жизни людей именно своей неизвестностью. Ведь любят ни за что-то, а, именно, «Ни за что». Просто – потому, что любят.

Я ничего не знал и не знаю о галактиках и вселенных до сих пор, кроме того, что они есть, и что я увидел в красочных картинах звёздных туманностей из интернета. Я просто сам изваял их в своём воображении из своих образов, собранных из всякой земной и внеземной всячины с любовью к ним и интересом, как скульпторы ваяют из бесформенной и бессодержательной глины всё то, что приходит им в их душу, или как дети создают из песка целые города, в которых они хотели бы жить. И потому я и познал их куда более тех же космологов, астрономов или астрофизиков, которые изучают только то, чего сами не создавали.