Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

— Вряд ли кто меня заменит и сделает, как я! — Хлопин раздраженно поглядел на смущенного собеседника и вдруг тихо рассмеялся: — А поскольку я сам объявляю себя незаменимым, то надо браться. Можете доложить правительству о моем согласии. Кто возглавляет урановые исследования? Курчатов?

— Курчатов. Вам надо с ним встретиться, — сказал обрадованный Кафтанов.

— Вы хотите сказать, что ему надо встретиться со мной? — холодно поправил Хлопин. — Передайте, где я остановился и что я жду его.

На другой день Курчатов явился к Хлопину. В загодя отрепетированной в уме беседе он собирался начать с засекречивания работ по урану за рубежом. В реальности разговор шел по-иному. Хлопин приветливо показал на кресло, сам сел рядом, начал беседу первый:

— Итак, разворачиваем второй тур урановых работ? Сколько вы добивались такого разворота, Игорь Васильевич! Грешен, считал, что зарываетесь. Признаюсь, недооценил практическое значение урана, недопонял, короче. Префикс «недо» ныне моден: недостача, недоделка, недовыполнение, вероятно, скоро появится и недоперевыполнение… Так что мои недопрозрения или, проще, недоучета — вполне в стиле времени! Итак, какое вы мне дадите задание? Какие установите сроки выполнения?

Он говорил, дружелюбно улыбаясь, с доброй иронией, на бледных щеках постепенно проступала краска. Он как бы смиренно признавал свою неправоту, заранее высказывал согласие, побежденный, уступить воле победителя. А Курчатов чувствовал, что не имеет права вести разговор в таком тоне. Курчатов неожиданно понял, что не было у Хлопина ошибок, как не было их у него, Курчатова. Оба были правы — и Курчатов, настаивавший, чтобы на урановые работы бросили мощные средства, и Хлопин, возражавший против такой мобилизации народных ресурсов для одной отрасли за счет ужимания всех остальных. Простое толкование их прежних схваток: с одной стороны энтузиаст науки, ратующий за передовое, с другой — холодный консерватор, гасящий высокий порыв, — нет, такое понимание примитивно! Все по-другому! Была страшно трудная загадка природы — и острая нехватка сил для ее решения. И были тяжелейшие международные условия, обстановка предъявляла свои требования к ученым. Каждый из двоих — и Курчатов и Хлопин — видел одну сторону проблемы, а сторон имелось больше. «Кто из нас энтузиаст?» — вдруг со смущением спросил себя Курчатов. Хлопин ведь может не только извиняться, но и сам бросить упрек: «Я и в труднейшие времена не забросил своей лаборатории, а вы, Игорь Васильевич?» И возражать будет нечего!

А в недавнем письме к Иоффе и Кафтанову, отправленном за месяц до постановления ГОКО, он прямо пишет, что согласен поставить у себя все прерванные в других лабораториях опыты с ураном. Нет, он не противник — им надо договариваться о дружной, о дружеской работе!

Курчатов как бы поднялся над собой прежним, рассматривал прошлое как бы с высоты, это была высота более глубокого понимания.

— Ничего не известно о девяносто четвертом, — говорил Курчатов. — Даже девяносто третий — загадка, а девяносто четвертый — сплошная темь! Как получить? Как выделить? Какие константы распада, если он и впрямь распадается под действием нейтронов?

Это была деловая беседа, не сведение счетов. И если Хлопин опасался, что не миновать упреков за прошлые споры, то опасения эти развеялись, не укрепившись.

— И как подступиться к загадкам, понятия не имеем, — закончил Курчатов с досадой. — Если вы не возьмете радиохимию трансуранов, ничего у нас не получится.

— Получится! — возразил Хлопин. — Ваш брат Борис Васильевич в радиохимии разбирается отлично. Организуйте у себя радиохимический отдел. Но есть одна задача, которую, мне кажется, вы недооцениваете. Вот ее-то и придется взять моему институту.

Он наслаждался удивлением Курчатова. Нет, как все-таки противоречив этот человек и противоречивы их взаимоотношения! Курчатов, такой деловой и практичный, в сущности, тот, кого называют «чистым ученым», за пределами «чистой науки» ориентируется плохо. А Хлопин, академик, кого все считают образцом ученого, далекого от «прозы жизни», сейчас введет Курчатова в практику промышленного производства.

— Предположим, что успех достигнут, — продолжал Хлопин. — Вы получили девяносто четвертый элемент, изучили в микрограммовых навесках его физические свойства. И окажется, что он делится нейтронами любых скоростей и сам испускает при этом нейтроны. Дальше что?

— Дальше — промышленное производство этого элемента.