Сергей Снегов - Прометей раскованный. Повесть об Игоре Курчатове

— Из Севастополя группа наших что-то не шлет бодрых телеграмм. Видимо, дело там не ладится.

Поздно вечером Курчатов пошел домой. Белые ночи кончились, но и настоящей темноты не было. Налета в эту ночь не произошло, напряженная тишина сковала затемненный город. Курчатов шел, привычно не замечая дороги, он всегда так ходил, погруженный в думы о своих опытах, живыми картинами обозревая мысленно не только обстановку лаборатории, не только людей у приборов, но и глубинное течение процессов: атомные ядра — большие пульсирующие капли — в воображении взрывались, из них исторгались похожие на копья лучи, бешеными зверьками выскакивали нейтроны… Сейчас не было таких картин, он не позволил себе углубляться в них. Но воображение работало. Он видел темный эшелон на железной дороге, на нее — о том сообщали сводки — непрерывно пикировали вражеские бомбардировщики. Эшелон уносит дорогих людей — жену, брата, бывших сотрудников и друзей, — что их ждет в той дали?

…Не один эшелон с учеными мчался в эти часы на восток. Шла гигантская эвакуация промышленности и населения — операция такого масштаба, что и враг не мог ее предугадать, и друзья за границей долго не могли поверить, что она состоялась. И частью этого исполинского перемещения производительных и военных мощностей на восток было и спасение научного потенциала страны. Свыше двухсот вузов, около сотни научных и исследовательских учреждений перемещались в далекие тылы — Приволжье, Заволжье, Урал, Казахстан, Сибирь, Среднюю Азию. Мчались эшелоны с академиками и профессорами, наладчиками приборов и стеклодувами, физиками и экономистами, энергетиками и историками, химиками и языковедами, громоздкими аппаратами и библиотеками. Страна мобилизовала все силы для победы, одним из важных средств победы было всемирное сохранение, была всеполная мобилизация народной интеллектуальной мощи.

Вызов в Москву пришел с отметкой «срочно». За физиками приехала военная машина — немедленно на аэродром! Курчатов не успел забежать домой за чемоданом с вещами. Александров махнул рукой — летим на юг, обойдемся без багажа. На аэродроме стоял подготовленный к вылету бомбардировщик. Физиков посадили в него.

Фронт был рядом, его отмечала извилистая линия взрывов — по темно-зеленой, местами желтеющей земле змеилась огненно-дымная полоса. Неподалеку пронесся немецкий истребитель, от него ушли, перейдя на бреющий полет. Около Вышнего Волочка вдруг заработала зенитка с аэродрома — приняли своих за врагов. Пришлось идти на снижение. К приземлившемуся бомбардировщику ринулась аэродромная охрана со штыками. «Ложись! Ложись!» — кричали красноармейцы, подкрепляя приказ выстрелами в воздух. Когда явился их командир, летчики зло ругались. Командир просил прощения за горячую встречу, смущенно оправдывался: уже налетали вражеские самолеты на аэродром, а извещения о вас по радио не было. Пилоты и пассажиры пообедали в местной столовой, самолет снова поднялся, взял курс на Москву.

В Москве заместитель наркома адмирал Галлер информировал физиков о положении на юге. Пока мы господствуем на Черном море, но положение осложняется. В Севастополе подорвалось несколько кораблей. Выходы из гаваней усеяны глубинными минами. Если не внедрить эффективного способа борьбы с ними, боевая мощь флота будет серьезно ослаблена. Вылет на юг — завтра. Пока побродите по Москве или отдохните, в «Метрополе» заказан номер.

Курчатов поспешил на Казанский вокзал. В Ленинграде говорили, что физтеховский эшелон застрял в столице из-за пробок на дороге. На вокзале стояло много составов, физтеховский ушел вчера. Курчатов сел писать жене письмо вдогонку. Сегодня, 7 августа, у них с Анатолием все в порядке, к обоим, правда, недавно прицепился не то грипп, не то ангина, болезнь энергично задавили стрептоцидом и кальцексом, желудок тоже перестал болеть, вчера прилетели в Москву, настроение хорошее, работа — он добавил и «жизнь»— интереснейшая, вполне в его вкусе. Перед отъездом заходил к родителям, приободрил стариков, желает своему дорогому и любимому Мурику такого же хорошего расположения духа, как у него. Целую. Привет друзьям!

На другой день, в транспортном самолете, Курчатов припал к окошку. В первые часы полета земля казалась мирной — по шоссе мчались автомашины, змейками красноватых вагонов тянулись поезда, встречались самолеты. Над Украиной стала чувствоваться война — справа вспыхивали зарницы артиллерийской дуэли, на шоссе виднелись колонны спешащих на запад воинских частей. На подходе к Крыму самолет прижимался низко к земле. У Курчатова сжималось сердце — чудовищно глубоко проник враг, несколько месяцев назад никто бы и не поверил, что возможно такое отступление. Все думы внезапно заполонило ощущение собственной вины. Прожитая жизнь беспощадно высветилась. Он увлеченно трудился, но все, что делал, ни на йоту не помогло родине отразить врага. Курчатов молча прикрикнул на себя: «Истерика, возьми себя в руки! Нет моей вины в том, что совершается! Битва только началась, я не стал в сторонку. Никто не посмеет ткнуть пальцем — увиливаешь от нужд обороны в свои абстрактные темы. В древности говорили: „Довлеет дневи злоба его“. Я буду жить заботами — „злобой“ — дня. Все правильно. Я доволен».