Брайан Грин - До конца времен. Сознание, материя и поиски смысла в меняющейся Вселенной

Что же мы сумели сделать с такими мощными инструментами?

Закономерности — ключевой элемент человеческого опыта. Мы выживаем потому, что можем чувствовать ритмы мира и отзываться на них. Завтрашний день будет отличаться от сегодняшнего, но под слоем поверхностной суеты все мы полагаемся на постоянные, устойчивые качества. Солнце встанет, камни будут падать, вода — течь. Эти и бессчетное количество других схожих закономерностей, с которыми мы сталкиваемся постоянно, глубоко влияют на наше поведение.

Инстинкты принципиально важны, и память имеет значение, потому что закономерности действуют.

Математика есть олицетворение закономерности. Используя горстку символов, мы можем выразить закономерность экономно и точно. Галилей сформулировал это кратко, заявив, что книга природы, в которой, по его глубокому убеждению, Бог проявился столь же явно, как в Библии, написана на языке математики. На протяжении следующих столетий многие мыслители пытались найти светский вариант этой формулировки. Может быть, математика — это язык, который разработало человечество для описания встреченных закономерностей? Или математика — это источник реальности, воспроизводящий закономерности мира в соответствии с математическими истинами? Моя романтическая чувствительность склоняет меня к последнему. Как чудесно воображать, что наши математические манипуляции касаются самых основ реальности. Но моя не столь сентиментальная часть допускает, что математика — это язык нашего собственного изобретения, разработанный отчасти из-за излишней склонности к закономерностям. В конце концов, математика вряд ли значительно способствует выживанию. Редко кому из наших предков размышление над простыми числами или вычисление квадратуры круга помогало добыть обед и еще реже — давало возможность оставить после себя потомство.

В современную эпоху способности Эйнштейна установили несравненный эталон проникновения в ритмы природы. И все же, хотя его наследие можно коротко изложить всего горсткой математических предложений — выразительных, точных и масштабных, — вылазки Эйнштейна в отдаленные уголки реальности не всегда начинались с уравнений. Или хотя бы с языка. «Я часто думаю музыкой! — так он это описывал. — Я вообще очень редко думаю словами»2. Возможно, ваши мыслительные процессы похожи на эйнштейновские. Мои — нет. Временами, когда я сражался со сложной задачей, у меня случались внезапные вспышки озарения, отражающие тот или иной мозговой процесс, протекающий ниже осознанного восприятия. Но когда я в сознании, даже в тех случаях, когда я при помощи мысленных образов пытаюсь отыскать путь к решению, было бы натяжкой сказать, что слова при этом отсутствуют, или провести какую-то параллель с музыкой. В большинстве случаев я добиваюсь успеха в физике, играя уравнениями и делая выводы в виде обычных предложений, которые записываю от руки в блокнотах, заполняющих одну полку за другой. Сосредоточившись, я часто разговариваю сам с собой, обычно про себя, а иногда вслух. Слова играют в процессе принципиально важную роль. Хотя формулировка Витгенштейна «Границы моего языка означают границы моего мира»3 представляется мне слишком широкой по охвату, — я не сомневаюсь, что существуют жизненно важные аспекты мысли и опыта, которые стоят вне языка, и к этому вопросу мы еще вернемся, — без языка моя способность к определенного рода ментальным действиям несомненно уменьшилась бы. Слова не только выражают рассуждения, они оживляют процесс. Или, как сказала с несравненным изяществом Тони Моррисон: «Мы умираем. В этом, может быть, и состоит смысл жизни. Но мы порождаем язык. В этом, может быть, мера нашей жизни»4.

Для всех — за исключением выдающихся гениев, а может быть, и для них тоже — язык необходим, чтобы дать волю воображению. При помощи языка мы можем описать образ, рядом с которым реальный мир являет нам бледное подобие гораздо более богатых возможностей. Мы можем вызывать образы, реалистические или фантастичные, в сознании людей — далеких и близких. Мы можем передавать полученное тяжким трудом знание, заменив сложность открытия простотой обучения. Мы можем делиться планами и согласовывать намерения, продвигая таким образом совместные действия. Мы можем соединить наши индивидуальные творческие способности в невероятно мощную совокупную силу. Мы можем заглянуть в себя и признать, что мы, сформированные эволюцией, способны тем не менее подняться над нуждами выживания. И мы можем изумляться тому, как тщательно выстроенный набор тонов, переходов, шипения и пауз способен передавать понимание природы пространства и времени или создавать трогательный образ любви и смерти: «Уилбур так никогда и не забыл Шарлотту. Хотя ее детей и внуков он тоже очень любил, никто из молодых пауков не смог занять в его сердце место, принадлежавшее ей, и только ей»5.