Снегов Снегов - Прометей раскованный

А важные господа увидели в великолепной лекции профессора лишь увлекательную фантазию. Ах, до чего же прославленные учёные сродни барону Мюнхгаузену — тот также был наделён изрядной долей воображения! Как вдохновенно расписывал нобелевский лауреат военные выгоды своего уранового чудовища! А когда его припёрли к стенке точными вопросами — как, где, когда, сколько? — он заюлил. Практически важного от его работ не ждать!

После совещания Гейзенберг за ужином оказался рядом с Мильхом и, выбрав минуту, когда все были отвлечены разговором, тихо спросил:

— Господин фельдмаршал, я не сомневаюсь, что мы выиграем войну. Мой вопрос чисто теоретический: что ожидает немцев, если мы всё же потерпим поражение?

Фельдмаршал ответил с непосредственностью, изобличающей храбрую п прямую натуру:

— В этом случае нам всем лучше всего сразу принять стрихнин!

Ровно через три года Мильх публично признает абсолютное банкротство возглавляемой им германской авиации. Но он не примет стрихнина. Он сделает всё возможное и невозможное, приличное и неприличное, чтобы избежать смерти. Он будет держать ответ на Нюрнбергском процессе, свидетельствуя против своего шефа Геринга. И будет лгать, лицемерить, тупо и глупо отрицать свою причастность к преступлениям режима, будет скорбно плакаться, что его понуждали и принуждали, будет сомневаться в подлинности собственных подписей на приказах. И не будет, вероятно, на всём процессе более жалкой и отвратительной фигуры, чем этот безмерно трусливый фельдмаршал, выглядевший таким бравым воякой на совещаниях...

А после ужина министр вооружения Шпеер захотел осмотреть научные установки Физического института. Они с Гейзен-бергом задержались возле башни высоковольтного ускорителя. Гейзенберг оглянулся. Остальные гости вместе с физиками прошли вперёд. Гейзенберг вполголоса задал Шпееру тот же вопрос. Шпеер повернулся к физику, молча взглянул ему прямо в глаза. Долгий, всё объясняющий взгляд был единственным ответом министра на щекотливый вопрос.

С того, дня Гейзенберг больше не сомневался в конечном поражении Германии, какие бы временные успехи ни одерживала её армия.

Вскоре Мильх одобрил серийное производство управляемых самолётов-снарядов «ФАУ-1», они казались фельдмаршалу более перспективными, чем атомное оружие...

Шпеер выделил учёным дополнительные ассигнования, предопределил производству металлического урана первоочерёдность — и потерял серьёзный интерес к работе физиков. Неискренность Гейзенберга была отлично уловлена министром. И расценил он поведение физика по-своему. Гейзенберг боялся двух вещей: что останется неизвестно потомкам, что он первый — как ему тогда казалось — дал полную теорию атомной бомбы, и что его заставят заняться практическим изготовлением бомбы. Честолюбие боролось в нём со страхом — и побеждали попеременно то страх, то честолюбие. Шпеер расценил честолюбие как фанфаронство, а страх — как разумную осторожность.

23 июня того же года, в первую годовщину войны с Советским Союзом, Альберт Шпеер докладывал Гитлеру о мерах по обеспечению армии вооружением. Среди них были и вопросы атомного оружия, но они теперь представлялись Шпееру такими несущественными, что он поместил их лишь в шестнадцатом пункте доклада и ограничился следующей записью о них в дневнике:

«Коротко доложил фюреру о совещании по поводу расщепления атомов и об оказанном содействии».

Теперь ускорить и поставить на солидную основу немецкие «урановые разработки» мог только крупный успех в исследованиях, то есть реальный пуск «урановой машины», осуществлённая на практике цепная реакция.

Но пуск реактора упирался в получение достаточного количества дефицитнейшей тяжёлой воды, а она по-прежнему производилась только в Норвегии...

Тайный агент в Берлине известил англичан, что опыты Боте показали непригодность графита в качестве замедлителя нейтронов и что немцы отныне ориентируются на одну тяжёлую воду. Другой агент, в Тронгейме, извещал, что немцы захватили завод в Веморке, поставили там вооружённую охрану, окружили завод минными полями и возвели сторожевые вышки с прожекторами. Он же донёс, что в Рьюкан приехали два крупных немецких физика, Хартек и Виртц, специалисты по тяжёлой воде, и обсуждали с главным инженером завода Йомаром Бруном возможность увеличения производства драгоценной жидкости. Вскоре и Брун отправился в Германию, чтобы на месте ознакомиться с лабораторными усовершенствованиями немцев. Вернувшись, Брун со своим помощником Альфом Ларсеном смонтировали у себя немецкую опытную установку и убедились, что она высокопроизводительна. Если бы Бруну удалось внедрить в производственном масштабе немецкие новшества, завод в Веморке, и без того единственный в мире, утроил бы свою производительность.